Кот в малиновом тумане
Шрифт:
— Я сегодня был в морге, — начал Мэтт и сам засмеялся над этим великолепным началом. — Это все твое дурное влияние. Я раньше никогда не попадал в такие макабрические ситуации. Короче, я хотел убедиться, что мертвец, который был обнаружен в «Хрустальном фениксе», действительно мой отчим.
— И что? — Темпл испытала невероятное облегчение от того, что разговор касается нормальных вещей, вроде убийств и мертвых тел, потому что живые тела, например, тело Мэтта…
Мэтт потряс головой:
— Я представлял себе тележку, покрытую простыней, или стальной ящик, как показывают в ужастиках. Вместо этого меня привели в «комнату обзора» — это такой… чуланчик, почти такой же жалкий, как комната свиданий в тюрьме. Стены выкрашены бежевой краской, маленькое окошко с короткой занавеской. Отодвигаешь занавеску — и где-то в паре метров внизу видишь тело, лежащее на каталке, укрытое простыней до шеи, как будто человек спит. Абсолютно нереальное чувство, когда смотришь сверху на труп, сюрреалистическое какое-то.
— Особенно, если этот человек тебе знаком.
Мэтт впился в нее пронзительным взглядом:
— Вот. В этом все дело. Я не уверен, что он мне знаком.
— В каком смысле? Ты же пошел в морг, чтобы развязаться со всем этим раз и навсегда!
— Да. Но я должен был это предполагать… Он опять сбежал от меня.
— Ты имеешь в виду, что это не Клифф Эффингер? Молина чокнется.
— Да ну. Она уже знает.
— Знает? Это же меняет всю картину ограбления «Голиафа».
— Ничего это не меняет. И я не сказал, что это не Эффингер. Я сказал, что не могу сказать наверняка. Я не смог его идентифицировать.
— Как это не смог? Этот человек превращал твою жизнь и жизнь твоей матери в ад на протяжении многих лет. Ты должен помнить его лицо.
— Темпл, ты не понимаешь, насколько смерть меняет людей, их внешность. Я должен был помнить об этом. Я же соборовал умирающих, в конце концов. Наши лица… это же просто маски, приводимые в движение мускулами. Когда эмоции, делающие их живыми, покидают лицо, оно становится незнакомым. Смерть вытягивает его, земное притяжение заставляет кожу обвиснуть по сторонам, даже глаза смещаются… Это происходит мгновенно и очень резко все меняет. Жизнь уходит, как будто Хозяин марионеток внезапно отпускает веревочки. Чем больше веревочек было при жизни, тем разительнее перемена.
— Жуть. Большинство из тех, кого я видела мертвыми, если не считать нескольких дальних родственников, на похоронах которых мне приходилось присутствовать, были мне незнакомы при жизни… А в кино показывают, как люди опознают трупы просто на счет «раз».
— Понимаешь, да? Я так сосредоточился на поисках Эффингера, что забыл про посмертные изменения. К тому же, мы не виделись семнадцать лет… В итоге я даже не смог его опознать. Ну и все. Кончен бал, и скрипки в печку.
— Это как у меня с Максом, — сказала Темпл медленно. — Кончен бал… но никогда не знаешь наверняка.
Вот только Мэтт имел дело с исчезнувшим врагом, а не любимым человеком.
Мэтт передернул плечами:
— Может быть, так надо. Возможно, это Божье наказание мне за мое непростительное стремление отомстить.
— Исчезновение Макса не было наказанием ни за какие мои грехи. Может, Господу вообще не до тебя. Извини, это, наверное, богохульство?..
В смехе Мэтта прозвучала капелька горечи:
— Нет, это старая добрая реальность мирской жизни. И я это заслужил. Видимо, страх Божий во мне поизносился. Я не могу прекратить поиски своего отчима, и, если мне предстоит начать с неопознанного трупа, я не остановлюсь, пока не выясню, кто он и почему у него было удостоверение личности Клиффа Эффингера. Я понял, что не могу бросить дело, не закончив его. Поэтому и решил с тобой поговорить.
Темпл ждала продолжения, опять начав нервничать, пока Луи продолжал обследовать углы.
Мэтт развернулся на диване, чтобы видеть ее глаза, и их колени, ее голые и его — в брюках, почти соприкоснулись. Его рука лежала у нее за спиной на спинке дивана. От этого, и еще от его чересчур серьезного лица, Темпл почувствовала себя словно в ловушке. Теперь она поняла, почему он не надел футболку. Обнаженное тело было как бы метафорой обнаженной души. Темпл пожалела, что на диване нет ремней безопасности: эта поездка обещала быть похожей на американские горки.
— За последние сутки произошло много всего, и я кое-что понял, — сказал Мэтт. — особенно, когда стоял в этой чертовой «комнате обзора» и смотрел вниз на мертвое тело.
— Понял — о себе?..
— О себе, и о тебе.
— Ну, вот! Придется сменить духи. Это не те ассоциации, которые я бы хотела вызывать, — Темпл чуть не начала грызть ногти от волнения, но вовремя спохватилась.
— Я понимаю, что это чудовищно, но ты все-таки у тебя с этой картиной имеется определенная связь, — Мэтт горько усмехнулся. — Я обнаружил, что использовал свои личные трудности, чтобы избегать тебя. А тебе говорил обратное. Да и себе тоже.
— Угу. Придется выкинуть «Пуазон». А мне так нравился флакончик.
— Ты опять прячешься за юмор, — мягко укорил он. — Правда, это одна из твоих самых очаровательных особенностей.
— Ты правда находишь меня очаровательной? — Темпл было приятно, хотя сама она себя очаровательной вовсе не находила.
— Я нахожу… я нахожу больше. Я много думал о той ночи в пустыне, о тебе, о том, чтобы снова… коснуться тебя.
Вот оно, — подумала Темпл с отчаянием, терзая ногтями кружевные края своих махровых штанишек. — Вот тот момент, которого я ждала так долго, но ведь буду сидеть тут, как парализованная, потом выдам какую-нибудь глупость, или идиотскую шутку, или вообще ничего не скажу, и это будет хуже всего!.. Очаровашка, просто очаровашка.
Но режиссером этой сцены был Мэтт, а вовсе не она. Темпл внезапно поняла, что ощущение себя режиссером всегда давало ей необходимое чувство контроля над ситуацией. А сейчас она не знала, к чему ведет Мэтт: он ее ужасно хочет прямо сейчас, или намерен отказаться от нее ради Великого Поста?.. Это была ночь свершений, возможное начало отношений с Мэттом, а у нее случился ужасный приступ предпремьерной паники.
— Я тебя пугаю? — спросил он.
Она помотала головой, стараясь выдавить хоть слово.