Кот в малиновом тумане
Шрифт:
И вообще, я привык работать один.
Я развернулся и помчался на зады ресторана.
Облегченный вздох вырвался из моей груди: большой белый фургон вхолостую работал мотором, его задняя дверца была гостеприимно распахнута, точно врата рая.
«Мясник Гарри, — гласила надпись на боку фургона. — Лас-Вегас».
Вот он и будет моим транспортным средством на эту поездку.
Я вспрыгнул на борт и шагнул в прохладную темноту. По крайней мере, поеду с кондиционером. И уж точно, путь будет прямее и короче, чем в автобусе, который сейчас как
Я нырнул за ящик с сардельками и свернулся в клубок, так плотно, как только мог. И дело не только в том, что меня могли обнаружить и обвинить в осквернении говядины, но еще и в том, что, если мои расчеты окажутся неверны, и грузовик не помчится в Лас-Вегас на самой высокой скорости, Полуночник Луи закончит свои дни, навеки вмерзнув в лед.
Я содрогнулся, представив себе подобную участь. Ладно, если я умру, по крайней мере, это случится в мясном фургоне.
Глава 34
Жертва «Гридирона»
Мэтт одернул рукава черного смокинга в третий раз. Он никак не мог привыкнуть к торчащим наружу белым манжетам.
Он поморщился, заметив свое отражение в темном зеркале французской двери. Сумерки прильнули к стеклам снаружи, так что арендованный смокинг был совсем не заметен на темном фоне подступающей ночи. Мэтт выглядел как фокусник в черном плаще, стоящий перед черным же занавесом: видны были только его светловолосая голова, белая грудь сорочки и кисти рук, лишенные тела.
Черный шелковый галстук-бабочка, торчащий на шее, казался ему то излишне фривольным, то каким-то странно зловещим. Это был символ совсем иной жизни, совершенно не похожий на привычную белую метку на горле пастырской сутаны. И все же черный галстук — последний рудимент павлиньего оперения в современной мужской одежде, по иронии судьбы, был наиболее близок к гардеробу священника по сравнению со всем прочим.
Мэтт слышал, как Темпл передвигается в соседней комнате; цокот ее каблучков то по кафелю ванной, то по паркету спальни телеграфировал лучше всяких слов о спешке и сборах.
Она опаздывала, она была не совсем готова, она нервничала, как кошка на горячей плите.
Через два часа занавес театра в «Хрустальном фениксе» раздвинется, и все увидят знаменитое шоу «Гридирона», финал которого написала Темпл!.. Не говоря уже о многочисленных переделках, которые она внесла в большинство номеров шоу по настоянию Дэнни Голубка.
Мэтт никогда раньше не замечал за Темпл такой нервозности. Предпремьерный мандраж, по-видимому, уходил корнями во времена ее юношеского увлечения любительским театром. А может, в дни работы перед камерой, в бытность телерепортером.
Сегодня вечером от нее просто било током — так она была наэлектризована, и ее с трудом сдерживаемое возбуждение заставляло Мэтта дергаться. Он думал, что Макс Кинселла, должно быть, вполне разделял эту лихорадку премьеры, что они отлично понимали друг друга и подходили друг другу… тогда как сам он чужой на этом празднике жизни, неловкий самозванец на сцене, с которой совсем незнаком.
— Ну, где, скажите на милость, этот Луи?
Темпл выбежала из спальни, безуспешно пытаясь вдеть сверкающую длинную сережку в мочку левого уха.
— Тут его нет. Икорка тоже где-то гуляет. У тебя что-то не получается?
— Ай!.. Ох, я… вообще какая-то растяпа… сегодня! Я редко надеваю эти дурацкие бирюльки. И теперь не могу найти дырочку.
— Я даже не знал, в смысле, не замечал, что у тебя проколоты уши.
— Это потому, что на голове у меня ржавая мочалка. Она всех отвлекает.
— Я бы попробовал помочь, если бы сумел, — отражение Мэтта во французской двери неуверенно протянуло руки.
— Просто посмотри и скажи мне, куда совать.
Темпл подошла к нему и предъявила покрасневшую мочку, не переставая тыкать в нее сережкой, точно отбойным молотком.
Мэтт сморщился от вида этой операции и быстро протянул руку:
— Давай! Вот, похоже, гвоздь вошел в стенку.
— Отлично, — Темпл застегнула миниатюрный замочек и улыбнулась, вытянув из-под локтя маленькую серебристую сумочку, усыпанную стразами: — Надеюсь, я ничего не забыла. Совершенно не привыкла к этим лилипутским вечерним ридикюльчикам… кстати! Ты потрясающе выглядишь!
— Ты так думаешь? — Мэтт снова одернул рукава смокинга. Торчащие рубашечные манжеты ему по-прежнему не нравились.
— Идеально, — Темпл поддернула его рукава на два сантиметра вверх. — А как я? Ничего лишнего?
Ему вдруг представилась супружеская чета, привычно оглядывающая друг друга перед выходом в свет, и эта мысль заставила его нервничать еще больше.
— Идеально, — повторил он, как попугай, не придумав ничего лучшего, но его тон был не слишком уверенным. Платье Темпл было очень тонким и коротким, усыпанным стеклярусом, с бусинками по подолу… Вроде бы, бесформенное, но одновременно облегающее, оно струилось и серебрилось, точно поток ртути.
— Как тебе последняя модель Стюарта Вейзмана? — она повертелась перед ним, демонстрируя икры в светлых прозрачных колготках. — Мои первые вечерние туфли на шпильках после знаменитого двойного сальто с лестницы в «Хрустальном фениксе».
Мэтт честно изучил черные замшевые туфельки с ремешком на щиколотке. Их изогнутые линии напоминали скульптуру Бранкуши [98] , а стальной каблук был усыпан стразами.
— Произведение искусства, — заключил он с видом знатока.
98
Константин Бранкуши (Бранкузи) — французский скульптор-авангардист.