Кот в сапогах, модифицированный
Шрифт:
— А плохая?
— Нет такого ОВ, которое убило бы столько людей…
— Так что это такое?!
— «Парламент», — засмеялся я. — Они услышали твои слова «Сейчас газ пустят», и Надежда выдохнула сигаретный дым в трубку.
Наталья постаралась засмеяться. Получилось неважно, и она устремила ко меня свои невозможно синие глаза:
— Но почему они сверлили? И зачем трубка?
— Не знаю. Может, Надежда решила обеспечить нас питьем и жидким питанием.
— Смотри, из нее что-то потекло. Что-то бурое…
Я обернулся и, поняв, что течет
— Что с тобой? — испугалась Наталья ватному выражению моему лица.
Сглотнув слюну, я вырвался из ее объятий, бросился к трубке. Бурая жидкость уже текла вовсю. «Через десять-пятнадцать минут ее будет по колено, — судорожно думал, я пристально ее рассматривая. — И я утону.
Я утону, ибо за десять-пятнадцать минут наберусь до смерти».
Из трубки с дебитом декалитр в час лилась знаменитая вишневая наливка фон Блада. Надежда, тесно пообщавшаяся со мной, прекрасно знала мои слабые стороны.
Пахла наливка замечательно, и я механически поднял с пола пакет из-под сока.
Подумал: — выпью литр, и хватит!
Распахнул зев пакета, тем увеличив его вместимость граммов на сто пятьдесят.
Подставил под струйку. Она зажурчала, заполняя мою погибель.
Слушая, я представил, как божественный напиток льется мне в желудок, льется, согревая и суля простое физиологическое счастье.
Пакет тем временем наполнился, наливка потекла через край.
Липко оросила руки.
Я глянул на Наталью виноватыми глазами заштатного пьяницы — она смотрела внимательно, и ее внимание было густо засеяно семенами презрения.
Все решило воображение. Я увидел двойное небесное тело — краеугольный узел вселенной, и спутник между ними. Спутник готовился катастрофически столкнуться с одним из тел. Вот, он достигнет своего, и все, конец мирозданью!
Двойным небесным телом были мы с Натальей, спутник был доверху полон вином. И он приближался ко мне, движимый неумолимыми силами тяготения…
Честно сказать, я удивился своему поступку. Если бы кто-то мне сказал, что придет время, и я брошу в угол тысячу сто пятьдесят миллилитров прекрасного вина, я бы рассмеялся ему в лицо. Но я бросил, бросил в угол тысячу сто пятьдесят миллилитров прекрасного домашнего вина, и в лице Натальи что-то нежное ко мне проявилось.
Редактору антологии наших злоключений такой поворот событий не понравился. Трубка с все еще лившимся вином исчезла в своей норе («Не страшно, — подумал я, сам себя презирая, — вон на пол сколько натекло — литров пятьдесят»), и тотчас за стеной заработали кувалдой, герметизируя отверстие. Услышав глухое «Бум. Бум. Бум», я понял что наливку, натекшую на пол, сейчас разбавят дальше некуда.
И не ошибся — из короба прямо мне на голову ринулся водопад. Отпрыгнув от него, я нашел трубу и принялся истерично долбить стену в месте, указанном Эдгаром-Эдичкой.
Через десять минут труба, в отличие от меня, ничуть не выдохшаяся, долбила стену под водой, отдававшей наливкой.
Через сорок минут
Через час мы продолжали долбить. Наташа, стояла на своем постаменте по пояс в воде, держа на руках по-прежнему безмятежного Эдгара.
Через час пятнадцать, когда я мечтал засадить Надежду лет на пятнадцать без права на помилование, а вода уже подбиралась к лампочке, труба добилась своего.
Через час шестнадцать, когда я пытался вытащить ее, не хотевшую возвращаться в заточение, лампочка лопнула.
Наташа страшно закричала.
49. Она добилась своего.
Крик был по всем параметрам предсмертным. Но он не пронзил моих чувств, потому что чувствами моими всецело заведовали руки и помогавшие им органы. И труба.
Я вытащил ее, плотно забившуюся кирпичной крошкой, за секунду до короткого замыкания. Точнее, бегун в виде уровня воды, казавшийся Наталье спринтером, упал за миллиметр до финишной ленточки в виде вольфрамовой спирали, раскаленной азартом переменного тока.
Вода стала медленно уходить. Труба продолжала работать, не обращая внимания на то, что я вконец обессилел. Она продолжала работать, и добилась своего.
Когда стало ясно, что победа за нами, в глазах у меня потемнело, и я утонул.
50. Мы сделаем это потом.
Все закончилось очень даже неплохо — если бы я не утонул, то, конечно же, открыв глаз, не увидел (из проделанного мною отверстия лился слабый свет), что голова моя лежит на бедрах Натальи.
Наверное, я слишком чувствителен. Многие мужчины пропустили бы мимо органов чувств симфонию под названием… под названием… как же ее назвать? «На бедрах любимой»? «Возрождение на бедрах»? Нет, не то. Придумывание названий всегда было моим слабым место, но это в жизни не главное, главное в жизни — это жизнь.
Очнувшись, я увидел, что воды в нашей комнатке нет, и лишь потом — синие глаза Наташи, лучащиеся сопричастностью и единением. Они смотрели на меня как на мужчину, оправдавшего надежды Я увидел ее розовые пальчики, поглаживавшие мою щеку. Другой щекой, я чувствовал сквозь влажную ткань радушную плоть бедер, ухом — обрез трусиков, виском — лобок и вьющиеся на нем волосы. А обоняние? У него был праздник: стоило мне втянуть в себя воздух, я чувствовал упоительный запах грудей, удивительно естественный аромат влагалища, я даже чувствовал…
Я чувствовал все, и главное, что женская душа, к которой я стремился, раскрылась передо мной своей человеческой телесностью, как раскрывается цветок, дождавшийся времени, времени пчел, прилетающих по велению свыше, прилетающих, чтобы продлить красоту за пределы личной смерти.
Я лежал, смотрел, чувствовал, обонял, и мне ничего более не хотелось. Наслаждаясь еще увертюрой завоеванной симфонии, я понял, что Наталья — девственна, что она долгие годы юности берегла себя для… для меня?!
В это я не мог поверить.