Котёл
Шрифт:
— Где я нахожусь- спросил он следователя.
— Это не имеет значения.
— Если вы мне не скажете, где я нахожусь и не скажете правду, я не стану давать вам правдивых показаний.
— Получишь семнайдцать ударов в солнечное сплетение, — сразу заговоришь.
— Ага, вы — львовянин, пшек-
— Пся крев, произнес следователь в сердцах и осекся. Он выдал себя полностью. — Пан Валерий, кто вас завербовал, моськали-
Болотов молчал.
— Матка боза, кто вас вербовал- Он нажал на кнопку, вошли два амбала.
— Обработать!
Посыпались
— На кого пан работает- задал вопрос пан Борщевский.
Ответа не последовало.
— Увести пана Болотовского, — приказал следователь Борщевский.
Болотов был крепким парнем. Сидя в одиночной камере, он уже через час пришел в себя и стал думать о жене, о детях, о том как с ним поступят в дальнейшем. Он не знал и не мог знать, что его супруга взяла детей в охапку, перешла границу и уже дает интервью российскому телевидению. Это сыграло и для него положительную роль. Теперь его не могли прикончить, как рядового узника и похоронить где-нибудь в болоте, чтоб никогда никто труп не обнаружил.
Время тянулось медленно, его на допрос никто не вызывал, еду не подносили, играли в безразличие, думая, что он не выдержит, сам напросится, но Валерий терпел. Даже сам от себя не ожидал, на что способен.
На третий день окошко отворилось. Дежурный бросил ему старую алюминиевую тарелку, на дне которой теплился суп. Это была вода, заправленная свекольной жидкостью с куском черствого ржаного хлеба. Как ни странно, суп показался вкусным, но жидкость растеклась по кишкам и возбудила еще больший аппетит.
Уже через пять минут послышалась команда: Болотов на выход. Ему тут же надели наручники и повели к следователю. Следователь был в гражданском костюме, приблизительно возраста арестованного. Он сидел в кресле, выпуская клубы дыма изо рта.
— Закури, браток, — приветливо сказал он Болотову. — А, у тебя руки связаны. Эй, дежурный, освободите арестованного от ручных кандалов. Я ему предложил закурить, а он не может взять сигарету, нехорошо это, не гаманно.
У Валерия защекотало в носу от дыма, который выпускал следователь и он сдался, извлек сигарету, а следователь преподнес ему зажигалку.
— Давай, приступим к допросу. Хочу предупредить сразу: упираться бесполезно. Я член банды Правый сектор. Вы называете нас нацистами, а я бы сказал так: мы супер нацисты. Я, к примеру, считаю, что ни одного москаля не должно остаться в живых, они подлежат уничтожению, как евреи во времена гитлеровского освобождения Украины от москалей. Ты — москаль-
— Я русский. Но для меня все равно — русские, украинцы, евреи, был бы человек хороший.
— Тогда за кого ты воюешь, кому ты служишь-
— Я борюсь за правду. Не мы к вам пришли, а вы к нам, вы хотите поработить нас, завоевать нашу землю. Вы воюете на нашей земле. Что вы от нас хотите- поработить- Не получится.
— На москалей надеетесь- Они вам не помогут. Ваш президент уже трусит. Натворил с Крымом, на весь мир опозорился. Скоро вы сдадитесь, а потом мы пойдем на Крым. Население Крыма встретит нас с радостью.
— Как вас зовут-
— Йозеф.
— Йозеф, не будем тратить время на пустые разговоры. Выпустите меня, и я вернусь на Донбасс. У меня там жена, дети.
— Ваша жена в кутузке и дети тоже. Для того чтобы вам с ними увидеться, вы должны перейти на нашу сторону.
— Никогда! Вы — поляк- Странно, что поляки служат бандеровцам. Сколько польских граждан вы уничтожили после войны. И теперь поляки с вами или вы с ними.
— О, матка Боза, я украинец, чистый украинец, а Лемберг вовсе не польский, а украинский город. Пан Болотянский, подпишите эту бумагу. Подпишите и вы на свободе, я обещаю вам. Жена, дети, ресторан, гербата все вам будет доступно.
— Что такое герабата- как это перевести-
Йозеф порылся в словаре и произнес:
— Чай.
— Я пью кофе. А гербата пейте сами.
— Езус Мария! твоя будет подписывать или нет-
— Нет, не будет.
Следователь Йозеф Кончиковский хоть и служил бандеровцам, но в душе не испытывал той ненависти к русским, которую внушали ему учителя типа Ирины Фарион. Он слушал рассказы деда о своем пребывании в сталинских концлагерях, о том что не все русские были звери, как того требовали их начальники, что следи следователей и охраны были добрые, сочувствующие люди. Они относились к полякам с сочувствием и уважением. Он понимал, что хунта затеяла несправедливую войну с собственным народом на юго-востоке.
— Пан Болотянский, если надумаете, постучите в окошко своей камеры, попроситесь ко мне, а пока вы свободны, — сказал Йозф, нажимая на кнопку вызова. Вошли два дюжих бандеровца и отвели Болотова в камеру. Болотов просидел еще две недели, пока однажды в сумерках его не вывели из камеры, не посадили в микроавтобус и не увезли куда-то. Ехали долго, без мешка на голове. На рассвете он увидел знакомые пейзажи и понял: его обменивают. Так оно и получилось на одном из блокпостов. Народный губернатор вернулся в Луганск и приступил к исполнению своих обязанностей. Вскоре приехала и жена с детишками. Сам факт обмена, показанный много раз по телевидению, говорил о том, что народная армия республики имеет определенную силу и с ней приходится считаться киевской хунте.
Руководство республики доказало свою состоятельность, свою моральную состоятельность. Арестованный хунтой Болотов не был забыт, он был освобожден из плена и приступил к своим обязанностям.
Ему не удалось увидеть съемки по телевидению, показанные еще тогда, когда он находился в сизо, когда его супруга выступала в поддержку мужа.
— Сейчас нам легче будет, — сказала супруга. — Революция значительно окрепла. Принят закон об образовании независимой республике и бандеровцам труднее выставлять свои претензии по поводу так называемого сепаратизма.