Котов обижать не рекомендуется
Шрифт:
Навстречу прошла невысокая толстушка, утирая пот с покрасневшего лба. Света вдруг представила, что бедная женщина на целых пятнадцать сантиметров ближе к раскаленному асфальту, чем она. И немедленно приободрилась.
В кармане загудел телефон, словно пробравшийся туда шмель. Света была уверена, что звонит Дрозд, и уже собиралась поделиться с ним глупостями, которые от жары забродили в ее голове. Но это оказалась секретарь Ниночка. Она желала знать, как все прошло у Стрельниковой.
– Насыщенно, – сказала Света, не погрешив против истины.
– А о чем вы с ней беседовали? –
Света помолчала секунду и сказала совершенно искренне:
– О вышивке.
– У, как скучно, – протянула секретарь.
Свете стало жаль ее разочаровывать, и она прибавила:
– И об эскапизме.
– Ага, – сказала Нина и быстренько попрощалась.
«Ну, вот и я внесла посильный вклад в повышение уровня образованности населения», – удовлетворенно подумала Света. У нее не было ни малейших сомнений, что, положив трубку, Ниночка бросилась в Википедию искать значение неизвестного слова.
Телефон загудел вновь.
– О каком еще эскапизме вы беседовали? – хмуро спросила Ниночка. – Вы, Светлана, все выдумываете. Разыгрываете меня, да? Не смешно.
Света озадачилась. Она почти подошла к своему подъезду, а в подъезде телефонная связь пропадала. Поэтому ей пришлось замедлить шаг.
Озарение пришло за три метра до ступенек.
– Нина, «эскапизм» пишется через «э», – сказала Света, стараясь не засмеяться. – Вторая – «а». Не от слова «ископаемые», понимаете?
– Я все понимаю, – многозначительно заявила Нина и отключилась.
Света шагнула под спасительный козырек подъезда. Наконец-то тень! Она зарылась в сумке, ища ключи.
За спиной раздалось мягкое шуршание шин. Света подумала, что звуки тоже обессилели от жары. Они стали приглушенные и едва слышные. Вот, например, машина – едет, как будто крадется.
Наконец-то ключи нашлись! Она потянула их из сумки, но вредная связка выскользнула из влажной ладони, и пришлось наклониться за ней.
Грянул гром. Он будто расколол пополам притихший двор. В одной его половине обезумевшее эхо заметалось между стен. В другой взвизгнули шины и застучал гравий, полетевший из-под колес.
А вверху отчаянно забили крыльями птицы, в панике сорвавшиеся с крыш.
От жуткого грохота Света едва не оглохла. А когда наступила тишина, обнаружила себя сидящей на корточках и обхватившей голову руками.
Она встала, чувствуя, что ноги подгибаются, и оперлась рукой о дверь. Сердце колотилось как бешеное.
– Нельзя так людей пугать, – дрожащим голосом сказала Света в пространство. – Так ведь можно и инфаркт…
Палец ее скользнул в небольшое горячее углубление на металле. Один палец из растопыренной пятерни, прижатой к двери.
Света посмотрела на дверь. Потом перевела взгляд на чистое голубое небо без единого облака. Затем на дорогу, где минуту назад притормозила машина.
А потом ее перепуганный мозг совместил эти три факта.
Солнце вмиг перестало греть. Свету окатило холодом, приморозило к двери, будто ребенка, лизнувшего на стуже опору качелей. В животе заворочалась ледяная игла страха.
Правой рукой, окоченевшей до кончиков пальцев, Света достала телефон.
– Леш, – выговорила
Глава пятая,
в которой Кот разговаривает
Когда Света вышла из отдела полиции, уже вечерело. Солнце просачивалось сквозь листву и плескалось на асфальте желтыми лужами.
Дрозд поднялся со ступенек и шагнул к ней, на ходу метко швырнув сигарету в урну.
«Ты что, курил?!» – хотела задать Света великолепный в своей бессмысленности вопрос.
Но Дрозд опередил ее.
– Из чего стреляли? – жестко спросил он. – Следователь тебе сказал? Из травматики?
Света молча смотрела на него, опешив от вопроса. Дрозд должен был пожалеть ее, а она бы заплакала, уткнувшись в подставленное мужественное плечо. Так было всегда: она плакала, он жалел. Плакать в Лешку было удобно – Светкина голова находилась как раз на уровне его плеча. Дрозд даже цинично замечал, что будь он низкорослым, она не рыдала бы с такой готовностью по любой ерунде.
А сейчас Свете очень хотелось заплакать. Ей пришлось долго ждать следственно-оперативную группу, потом с ней долго разговаривал молодой следователь с непроизносимым именем «Константин Мстиславович», каждую фразу предварявший междометием «ну». Кажется, пытался выбить признание, что она папарацци и отсняла горячий материал. А Света объясняла ему, что она совсем другой фотограф, не тот, снимки которого помещают на первые страницы желтых газет, обводя существенные детали красными кружочками. Она делает портреты, а еще снимает животных и облака, тени и отражения, дороги и мосты. Все, что увидит. И получается не просто пойманное мгновение жизни, а диалог. Возможность общения с бесконечным количеством собеседников посредством одного-единственного кадра. Он говорит за Свету то, что она не может или не умеет выразить словами.
Света была убедительна. Так убедительна, что следователь проникся, слушал, кивал, и на лице его было понимание и сочувствие.
А потом, когда она выдохлась и замолчала, спросил:
– Ну, а вот эти актеры – они знают, что вы их снимаете?
Все это Света собиралась выплакать Дрозду. И свой страх тоже. Со страхом всегда так: его можно либо выплакать, либо загнать вглубь. А загнанный вглубь страх – это черная дыра. Ты живешь себе своим космосом, лелеешь звезды, прокладываешь млечные пути, а внутри тебя черные дыры. И не знаешь, в какой момент они начнут засасывать в себя окружающую материю, лишая тебя и звезд, и млечных путей, и всего, чему ты радовался в своем космосе.
– Света, из чего стреляли? – повторил Дрозд и взял ее за плечи, будто собираясь встряхнуть.
– Из чего-то вроде «Макарова», – быстро сказала она, почему-то расхотев плакать. – Экспертиза потом скажет точно.
Дрозд выругался и отпустил ее.
– По какой статье завели дело? Хулиганство?
– Откуда ты знаешь?
– Ясно… – Лешка поморщился. – Ты рассказала следователю про ту машину?
– Да.
– И он, конечно, уверяет, что это совпадение.
– Он говорит, что пока нет оснований предполагать связь между этими двумя происшествиями.