Коварство и честь
Шрифт:
Тереза Кабаррюс была достаточно умна и сообразительна, чтобы заметить воздействие своих слов.
— Подойдите и поцелуйте мне руку, — с легким удовлетворением велела она.
На этот раз Тальен без всяких возражений подчинился. Он встал на колени, раскаявшийся и униженный, а она протянула ему для поцелуя маленькую ножку. После этого Тальен был окончательно покорен.
— Вы знаете, что я готов умереть за вас, Тереза! — страстно пробормотал он.
Второй раз за ночь в комнате прозвучало это заявление. И оба поклонника были абсолютно серьезны, тогда как прекрасная дама была совершенно к ним равнодушна. И второй раз за ночь она погладила склоненную голову пылкого поклонника, а губы безразлично прошептали:
— Глупо! О, как глупо! Не понимаю, почему мужчины изводят себя бессмысленной ревностью.
При этом она инстинктивно повернула голову в сторону коридорчика и маленькой кухни, где Бертран Монкриф нашел временное и ненадежное убежище. Жалость к себе и нечто вроде беспомощности без примеси раскаяния сделали ее взгляд неприязненным и жестким.
Там, в душной маленькой кухне в конце темного коридора, ее ждала любовь, в самом точном смысле этого слова, короткая, возможно, но чистая и искренняя, без примеси расчета. Здесь же, у ее ног, лежали безопасность, защита в эти страшные времена, власть и подходящая оправа для ее красоты и талантов. Она не хотела терять Бертрана, нет, не хотела. И с некоторым сожалением вздохнула, подумав о его красивом лице, энтузиазме, бескорыстном пыле.
Но тут она снова взглянула на узкие плечи, жидкие бесцветные волосы, костлявые руки бывшего помощника адвоката, за которого клялась выйти замуж, и слегка вздрогнула, вспомнив, что эти самые руки, теперь сжимавшие ее пальцы в страстном обожании, подписывали ордера на бесчисленные казни, навсегда запятнавшие ранние дни Революции. На какой-то короткий момент ей даже пришло в голову, что союз с таким человеком слишком неподъемная цена за безопасность и власть.
Но колебания мгновенно исчезли, и Тереза вызывающе откинула голову, словно презирая доводы совести и шепот сердца. Ей вовсе ни к чему терять молодого любовника! Он довольствуется столь ничтожно малым! Пара ласковых слов. Случайный поцелуй. Обещание-другое. И он навсегда останется ее покорным рабом.
Конечно, глупо и слишком поздно давать волю сантиментам и думать о Бертране в такое время, когда влияние Тальена в Конвенте уступает лишь влиянию Робеспьера, а Бертран Монкриф — беглец, подозреваемый, несчастный фанатик, чье безрассудство вечно бросает его из одной опасной ситуации в другую.
Поэтому Тереза с затаенным вздохом сожаления о том, что могло быть с Бертраном и чего не случилось, встретила обожающие глаза Тальена своим кокетливым взглядом с оттенком женской покорности, чем окончательно завершила его порабощение, и беспечно заявила:
— А сейчас, мой друг, я жду приказа на эту ночь.
Она поудобнее устроилась на диванчике и великодушно позволила ему сесть на низком табурете подле нее.
Их ссора закончилась благополучно, Тереза настояла на своем, и покоренный Тальен сумел скрыть в глубинах души уколы ревности, все еще его терзавшие. Его богиня благосклонно улыбалась, и умело поданная лесть, с намеками на предпочтение перед всеми соперниками, согревала его каменное сердце и утоляла безграничное тщеславие.
Приговор истории гласил, что Кабаррюс никогда не любила Тальена. Похоже, правда заключается в том, что любовь, на которую она была способна, принадлежала Бертрану Монкрифу, с которым ей не хотелось расставаться, хотя она дала слово влиятельному террористу.
Несмотря на не слишком пылкие и довольно эгоистичные чувства к молодому роялисту, он для нее был кем-то большим, чем боготворивший своего идола раб, на постоянное поклонение которого она могла рассчитывать. Но муж? Никогда!
Собственно говоря, даже Тальен был для нее лишь крайним средством. Несомненно, прекрасная испанка предпочла бы Робеспьера в качестве будущего мужа или, на худой конец, хотя бы Антуана Сен-Жюста, но последний безумно любил другую женщину, а Робеспьер был слишком осторожен, слишком амбициозен, чтобы позволить себе подобную связь.
Поэтому приходилось довольствоваться Тальеном.
— Отдайте мне приказы на сегодняшнюю ночь, — повторила прелестная женщина своему будущему повелителю. И он, сгусток тщеславия и эгоизма, был польщен и успокоен такой покорностью, хотя каким-то уголком души сознавал, что все это притворство.
— Ты поможешь мне, Тереза? — умоляюще прошептал он.
— Как? — холодно спросила она, кивнув.
— Ты знаешь, что Робеспьер подозревает меня, — продолжал он, и при одном упоминании этого грозного имени невольно понизил голос еще больше. — С тех пор, как я приехал из Бордо.
— Знаю. Вашу снисходительность, проявленную там, относят на мой счет.
— Это твое влияние, Тереза… — начал он.
— Преобразило вас из кровавого зверя в справедливого судью, — перебила она. — Вы сожалеете об этом?
— Нет-нет! — запротестовал он. — Поскольку именно это помогло завоевать твою любовь.
— Могла ли я любить хищного зверя? — парировала она. — Но если вы сожалеете, значит, уж точно его боитесь.
— Он послал меня в Бордо, чтобы наказать. Не для того, чтобы простить.
— Так вы боитесь! — повторила она. — Что же случилось?
— Нет… только его обычные намеки… смутные угрозы. Ты его знаешь.
Тереза кивнула.
— То же самое, — продолжал Тальен, — он вытворял, прежде чем нанести удар Дантону.
— Дантон был безрассуден. И слишком горд, чтобы обратиться к народу, который ему поклонялся.
— А у меня нет такой популярности, как у Дантона. Если Робеспьер набросится на меня в Конвенте, я обречен.
— Нет, если ударите первым.
— У меня нет союзников. Нет последователей. Ни у кого из нас их нет. Робеспьер способен одним словом склонить Конвент на свою сторону.
— Хотите сказать, — яростно прошипела она, — что все вы — жалкие трусы, покорные рабы этого человека?! Двести депутатов Конвента жаждут конца эры кровопролития, и ни у одного нет мужества крикнуть: «Стоп! Довольно!»
— Первого же человека, который это крикнет, объявят предателем, — мрачно пояснил Тальен. — А гильотина не остановится, пока сам Робеспьер не скажет: «Довольно!»