Ковчег
Шрифт:
– Яра, девочка, я принёс тебе лекарство.
Папа.
– Тише, не бойся. Температура обязательно спадёт.
Я ведь не помню тебя.
– Пей до дна, вот так. Мышка, ты столько мучилась.
Папа, ты назвал меня Мышкой?
В руке у него шуршащий блистер. Пустые ячейки и только в последней – серая таблетка. Он давит её пальцами прямо в ячейке, надрывает пленку, пересыпает содержимое в кривую ложку.
– До последней крошки. И сразу запить.
Папа.
– У тебя волосы запутались. Надо бы расчесать. Хочешь, я тебе спою? Так быстрее лекарство подействует.
Кровь во мне кипит. Я уже неделю
Папа поворачивается:
– Замолчи. Она сильная. Она выживет.
Он начинает петь. Голос слабый, прерывающийся полушёпот, мелодия то приближается, то гаснет. Он держит меня на руках, я чувствую дрожь его тела, такую сильную, что она заглушает биение сердца.
Под солнца оком зорким
Однажды летним днём
У дома я находку
Бесценную нашёл.
Блестели ярко глазки,
Вилял короткий хвост,
Коричневой раскраски
Мне в руки прыгнул пёс.
Я слышу истеричные крики матери. Она уже хоронит меня. Ноги болят, грудь болит, я кашляю, мне кажется, что я выкашляю сердце, а может, даже и зубы. Они так стучат. Папа поёт, песня тает в звенящих ушах, веки не поднять.
Мы с ним весь день играли
На улице пустой,
Мы ждали, когда мама
В обед придёт домой.
Находка громко лаял
И руки мне лизал.
И не дождавшись мамы,
Домой его я взял.
Папа качает головой в такт незатейливой песне. Маленькая я прижимается к нему и замирает, кашель прекращается, глаза под веками перестают бегать. Она спит. А настоящая я тянусь к отцу, мне никак не поверить, что это он. У него такой длинный нос, слеза стекает невероятно долго и зависает на остром кончике. Песня обрывается. Ни маленькой, ни подросшей Яре не узнать, чем заканчивается летний день мальчика и его находки. Папа перекладывает меня на полку, укрывает двумя тонкими одеялами. Мама стоит позади, сжатые губы превратились в кривой шрам, она плачет и молчит.
– Не смей отдавать её, – говорит он маме.
На подушку он кладёт блистер. И медное кольцо. Я не могу этого помнить. Но помню. И вижу. Он уходит. За туман. Он поменял свою жизнь на лекарство. Он пойдёт работать в шахты, затопленные радиацией. Ведь именно там добывают топливо для Ковчега… А я останусь гореть на изъеденном клопами и крысами матрасе.
Но мама зло сказала:
«Не нужен мне твой пёс,
Самим нам места мало!»
И я его унёс.
Он не допел, но слова песни сами всплывают во мне. Жар отступает, череп собирается воедино…
Щупы отсоединились. Втянулись в монитор. Платформа погасла. Я рухнула на пол.
Меня тут же подхватили.
– Живая, – медики набежали, – Х-011. Инъекционный комплект номер 44А.
Вокруг сновали Стиратели.
– Неудача, – двое подняли рыжебровую девочку, руки и ноги у неё вывернуты, – неудача, неудача, – они собирают урожай первого дня. Некоторые покрыты ожогами, у других раздроблены пальцы, у третьих глаза затянуло бельмами.
Я заметила Магду, она обмякла возле своего монитора. Надин валялась на платформе, прижимая ног. Стиратель разжал мой кулак. На пол упал шуршащий блистер. Один из медиков подобрал его.
– Антибиотик…
Меня или блистер?
– Нужно разобраться, откуда он взялся.
Туман остался далеко в прошлом. Вместе с моим отцом. Блистер сохранил остатки лекарства, крохотные серые крупицы. Из ста семидесяти отобранных в день распределения девочек осталось девяносто пять, но я тогда ещё об этом не знала. Не знала я и то, что все ярусы Пирамиды остановились, чтобы смотреть на худого, измученного человека, проступившего из тумана, пока я извивалась и кричала под воздействием опутавших меня проводов. А человек на балконе заинтересованно смотрел вниз, когда меня тащили прочь.
Дни разделились на два тошнотворных действа. Больше учитель не говорил о том, что было до Катаклизма. Его уроки превратились в постоянное заучивание восхвалений Лидера, монотонное пение и притворное ожидание грядущего Посвящения, на котором старшие дети получат назначение, а мы впервые увидим объект всеобщего поклонения – первое. Второе: вспышки в голове под сводами прозрачной Пирамиды. От нас требовали результаты, чтобы в дальнейшем и мы могли получить назначения и приносить пользу Ковчегу. Некоторые показывали результаты с первых дней, особенно Надин и та любопытная Кью. За ними подтягивалась могучая, похожая на гору Ди. Магда в основном пускала слюни, но и её медик порой благосклонно кивал. Девочек разделяли на группы по способностям: физические, ментальные… Я никуда не попадала, не могла ничего, даже туман не получался. Возможно, если бы они объяснили природу наших умений, сказали, чего именно ждут от меня… Мне казалось, что они и сами не знали, на что я гожусь. Я билась на платформе, падала без чувств. Попеременно ко мне являлись папа и мама, Том и Хана, Марк. Хорошо, что Макс не материализовывался. Но на память от них ничего не оставалось. Я просто тонула в их сумбурной речи, они звали меня, ругались, Том и Хана обжимались, постепенно открывая мне новые грани их совместной жизни. Я словно подглядывала за ними. А потом валялась опустошенная. Почти не ела. Меня кормили насильно. Вливали в вены, а когда надоедало, вставляли трубку в рот. Желудок наполнялся мерзкой слизью, а я извергала видение за видением. На этом мои способности заканчивались. Старший Стиратель, по всей видимости, не заинтересовался мной. Да и я бы сама собой не заинтересовалась.
Из этого дрейфа в полуобмороке меня вывел планшет. Каждый вечер я тупо тыкала в окошки и листала список детей Ковчега, без конца открывала пустую папку «Декоративные дети».
– Ну откройся же! Я точно знаю, в тебе что-то интересное! Давай, говорю, открывайся!
И однажды планшет послушался. Я нажала на папку, там появился файл, развернулся текст. Я накинулась на строки, и случилось нечто удивительное. Ковчег преподнёс мне сюрприз, я погрузилась в чужое время, чужую жизнь.
– Выход есть. Сегодня Финниган рассказал мне о социальном эксперименте, курируемом правительством. Мы стояли в очереди под номером семьдесят тысяч триста два. Каждый раз перед сном я вглядывалась в ночное небо. Звёзд в вышине казалось меньше, чем звёзд на земле – окна домов сияли рекламой, обещали лучшее качество, меньшие затраты, запредельные возможности. Небоскрёбы напоминали рождественские ёлки, сплошь в огнях проекторов и экранов. И я верила в чудо. Ждала всполоха падающей звезды или Санты в июле. Потому что только чудо могло нам помочь. И Калеб, кажется, сейчас совершит чудо.
– Финниган твой контролёр?
– Да, он заинтересован в мне как в специалисте, но утверждает, что пост я удержу только при наличии полной семьи.
Мы доказывали, что достойны, уже пятый год. Калеба повысили. Новый пост начальника отдела распределения пищевых ресурсов дарил надежду. Цифра очереди сдвинется на добрые десять тысяч. Но останется ещё шестьдесят тысяч и злополучных хвост – триста два. Столько счастливчиков впереди нас. Они лучше и достойнее? Сомневаюсь. Годам к пятидесяти мы, возможно, получим разрешение. И мои руки наконец-то ощутят тяжесть и тепло маленького тела. Я стану мамой.