Козел и бумажная капуста

Александрова Наталья Николаевна

— Скорее всего, это должна быть какая-то более свежая запись, — Вадим переворачивал страницу за страницей, внимательно рассматривая плотно исписанные листки.

Я придвинулась поближе к нему и вместе с ним склонилась над записной книжкой.

— По-моему, это пустая трата времени, — сказал Вадим, дойдя до буквы «Р», — все записи одинаково неаккуратные, торопливые, сделаны разными ручками и карандашами...

Он перевернул очередную страничку и уставился на нее с выражением полной обреченности:

— Ничего мы не поймем. В жизни не догадаться, за чем охотится шантажист.

— Нет, постой, — сказала я, вглядываясь в следующую страничку. — Вот, видишь эту надпись? — Я ткнула обломанным ногтем в лиловую строчку, торопливо нацарапанную поперек страницы, — Скавронская Лидия Андреевна, и телефон... и даже адрес есть, улица Вавилова, дом десять, квартира...

— И чем же тебя привлекла эта запись? — недоверчиво поинтересовался Вадим.

Надо сказать, что абсолютно все мужчины, даже самые лучшие из них, очень ревниво и недоверчиво относятся к мыслительным способностям женщин.

— Эта запись, — терпеливо объяснила я, — сделана поперек страницы на свободном поле, чуть ли не поверх старых строчек...

— Ну и что, о чем это говорит? Просто мало было на странице свободного места...

— А самое главное, — закончила я победно, — что он записал этот телефон буквально накануне смерти.

Вадим уставился на меня с еще большим недоверием, выждал немного, надеясь на продолжение, но я держала эффектную паузу, и наконец он спросил:

— Откуда ты это знаешь?

— Оттуда, — торжественно закончила я, — оттуда, что все записи в его книжке сделаны черт знает чем — шариковыми ручками, гелевыми, карандашами, фломастерами, и только этот телефон записан перьевой ручкой, хорошими лиловыми чернилами, а эту самую ручку я подарила Павлу за три дня до его смерти... Я тогда еще сказала ему, что в человеке все должно быть если не прекрасно, то хотя бы прилично — и лицо, и одежда, и письменные принадлежности.

Вадим посмотрел на меня не то чтобы с уважением, но с явным удивлением — наверное, так же библейский Валаам уставился на свою внезапно заговорившую ослицу.

Я испытала краткий сладостный миг торжества. Но насладиться им вполне мне помешали: внезапно в сумочке зазвонил мобильный телефон.

Я уже и забыла, когда он звонил в последний раз. Чаще всего мне звонили по мобильнику два человека — Павел и Алена, и оба они были мертвы. Я поспешно вытряхнула аккуратный телефончик из сумки и поднесла его к уху.

— Вам звонят из городской клинической больницы номер двадцать шесть, — раздался в трубке незнакомый женский голос, — по просьбе Ольги Павловны Елисеевой... Ей стало хуже... ну вот, я сейчас дам ей трубку, она сама хочет поговорить.

— Аня! — ворвался в трубку задыхающийся голос Ольги Павловны. — Аня, Павлик погиб!

— Да, я уже знаю, — осторожно, с полагающейся долей скорби в голосе ответила я.

Я не в состоянии была разыгрывать изумление и горе по полной программе, но Ольга Павловна была в таком состоянии, что не обратила внимание на мою сдержанность. Да это, в общем, было неудивительно — она только что узнала о гибели родного сына, и все остальное доходило до нее с трудом.

— Аня, Анечка, какое горе! — Ее слова прервались судорожными рыданиями.

Я терпеливо дождалась, когда она снова заговорила:

— Мне звонили с его работы... Они с тобой не смогли связаться и просили передать, что похороны послезавтра... нужно ведь что-то делать... одежду отнести... вещи какие-то, документы... свяжись с ними, Анечка, помоги...

После этого она опять зарыдала и рыдала уже не переставая, пока в трубке не послышались короткие сигналы отбоя — видимо, у нее забрали телефон.

Я передала Вадиму содержание разговора и сказала, что мне обязательно нужно ехать к Павлу на работу, принять участие в похоронных хлопотах. Я видела по его лицу, что это ему неприятно, но, скажите пожалуйста, может, мне самой это нравится?

— Слушай, это мой долг перед несчастной матерью, — от злости я стала выражаться, как в мексиканских сериалах.

— Ну, поехали, — вздохнул он, — я тебя отвезу.

Я с грустью перебрала немногие вещички, которые мне удалось протащить в коробке от телевизора. Ничего подходящего к случаю не было. Но, как ни крути, человек умер, и там, в его мастерской, все думают, что он был мне близок. То есть после того, что Пашка отмочил в ресторане, может, и не все так считают, но все-таки нужно вести себя соответственно и одеваться тоже.

Подумав, я решила остановиться на черных брюках и лиловой свободной блузке — не платье же в цветочек надевать. Этот наряд тоже не совсем траурный, но выбирать было не из чего. К похоронам придется купить черное платьице. Буду стоять у гроба и изображать безутешную вдову. Вообще все это очень неприятно, но меня поддерживала мысль, что Ольги Павловны, судя по всему, на похоронах не будет. А Пашкина мать — единственный человек, перед которым мне стыдно, что я не испытываю приличествующей случаю скорби. Не те у нас были с ее сыном отношения, чтобы я рыдала на его могиле и рвала на себе волосы.

Вадим подвез меня к недавно отреставрированному двухэтажному особнячку, где располагалась архитектурная мастерская, и уехал в больницу, договорившись встретиться со мной дома. Я не считала его квартиру своим домом, но потихоньку обживалась там. Не было времени поговорить нам с Вадимом по душам и выяснить, за что же, собственно, он меня терпит.

Н-да, особнячок ничего себе смотрится! Это вам не задрипанный офис нашей маленькой фирмочки на восьмом этаже. Кстати, вспомнила я, мне же нужно хотя бы позвонить на работу. Ведь я пропала, и в моей квартире никто не отвечает на звонки. А, да что об этом думать! В конце концов я плюну на эту работу, но перед этим скажу все же пару ласковых слов своему шефу Олешку. Сдал меня бандитам за милую душу! Совсем раскис от страха! Ей-богу, тот старый мафиози произвел на меня гораздо лучшее впечатление.