Козельск - Могу-болгусун
Шрифт:
Мужики на корточках выглянули из-за углов недоконченной бойницы. На
противоположной стороне реки с успевшим просесть по руслу снегом топтались с
десяток всадников на низкорослых мохнатых лошаденках с крупными мордами. До
них было саженей сто, а то и больше. Зоркие глаза молодых мужчин рассмотрели
длиннополые шубы пришельцев, вывернутые мехом наружу, треухие малахаи из
собачьей шерсти и большие их головы с широкими темными лицами и узкими
глазами. У каждого воина к седлу был приторочен волосяной аркан, саадак для
лука и для кожаного колчана со стрелами, воткнутыми в него наконечниками
вверх. На поясах у незваных гостей висели кривые мечи в кожанных ножнах с
расширением книзу и охотничьи ножи с загнутыми концами. За спинами всадников
в такт движению покачивались копья с длинными древками.
– Тугары... морды у них чугунами, что ихние лошадиные, – повторил Охрим
с придыханием, в его голосе почудилась боязнь пришельцев.
– Помолчь гамо! – обрвал его Вятка, светлые зрачки у него все больше
накалялись от злости, они становились темными. Он добавил, уже как бы про
себя. – Смалявые нехристи, огаряне... Дальновато до них.
Бранок, поняв, о чем пожалел его дружок, попытался прояснить ситуацию: – Луки у них тугие. Сбеги сказывали, что мунгалы гнут их из турьих
рогов, а тетиву натягивают из подколенных жил тех диких быков, – он с
сомнением поджал губы. – Наши стрелы вряд ли до смалявых достанут.
– А вот мы стрелим, оно и прояснится, – Вятка с каким-то радостным
возбуждением взялся насаживать оперенную стрелу на тетиву, тоже сплетенную
из жил домашнего скота. Железный наконечник у нее был скошенный, что
придавало ему вид маленького скребка для разделки шкур. – Щас, нехристи, мы
вас покрестим козельской железой самокованной...
Передовой десяток монгольских воинов продолжал крутиться на другом
берегу широкой реки, занесенной напитавшимся водой, просевшим снегом, пришельцы были уверены в том, что находятся на безопасном расстоянии от
урусутской крепости и стрелы защитников до них не достанут. Они, видимо, успели узнать все об урусутском вооружении и о боевых его качествах. На
стенах самой крепости насторожились только дозорные, не покидавшие веж ни
днем, ни ночью, они еще не успели осознать опасности, надвинувшейся на
маленький городок, поэтому не спешили подавать сигнала бить во все колокола.
Между тем монголы, оскалив рты с крупными желтыми зубами, издавали громкие
звуки, похожие на смех, они выкрикивали незнакомые слова и потрясали
оружием:
– Урусут, урусут, гыр-гыр!... Алыб барын, урусут!.. Другие воины поднимали лошадей на дыбы и словно заходились в
прерывистом кашле:
– Кху, кху, монгол!.. Урррагх! Вятка насадил стрелу на тетиву и, натянув лук наполовину, прищурил один
глаз, выискивая цель. Он ждал, когда кто-нибудь из врагов повернется к
крепости спиной, чтобы постараться вонзить железный наконечник под лопатку.
Он знал от сбегов – беженцев от орды, искавших спасения в их городке, что
Батыевы воины, в отличие от остальных степных разбойников, прикрывают
доспехами только грудь, живот и бока, но спина у них остается прикрытой лишь
несколькими лоскутами кожи. Делать так монголов и кипчаков, пришедших с
ними, принуждали военачальники для того, чтобы они не убегали от противника.
У них считалось со времен Темучина, главного хана, прописавшего для орды в
“Ясе” все законы, что тот из воинов, который показал врагу спину, достоин
смерти, они поэтому не щадили себя, тем более, другие народы, пошедшие с
ними в поход. Вятка это знал и не спешил отпускать тетиву. На охоте у него
получалось не промахнуться по дичи даже в лесу, среди стволов и веток, на
расстоянии едва ли меньшем, чем сейчас. Лук у него тоже был добрым, он
выменял его у заезжего восточного купца на несколько шкурок чернобурых
лисиц. Он был собран из двух рогов какого-то степного животного и частенько
вызывал завистливые взгляды других ратников, хотя редкостью этот лук среди
козличей не считался. Купцы могли исполнить любое желание горожан, был бы
спрос на товары и ценные шкурки для обмена. Наконец один из всадников, истоптавших копытами коней девственный снег на другом берегу русской реки, отъехал от своих и будто примерз к месту, подавая рукой сигналы в сторону
леса, чернеющего вдали сплошной стеной. Вятка внутренне напрягся, затем
плавно приподнял лук, примеряя на глаз траекторию полета стрелы и, натянув
так-же плавно тетиву до отдачи, разогнул пальцы. Стрела шумнула оперением и
унеслась в заснеженную даль, она угодила точно в спину монгольскому воину, было видно, как откинулся тот назад, доставая затылком до крупа лошади.
Другие ордынские всадники подскочили к нему и закружились в бесовской
круговерти, не переставая кричать что-то по своему. Они схватили его за
плечи и опрокинули на холку лошади, кто-то подергал стрелу из раны и с
визгом отвернул коня от раненого – в его руках остался лишь длинный конец
стрелы с оперением, но без наконечника.
– Ух ты, как угораздило! – радостно вскинулся Вятка. – Надо
Калеме-кузнецу наказать, чтобы он срезней с зарубинами наковал поболе, тогда