Кожаный Чулок. Большой сборник
Шрифт:
Время и обстоятельства обволокли непроницаемой тайной все связанное с Хаттерами. Они жили, совершали ошибки, умерли, и о них забыли. Никто не испытывал такого интереса к ним, чтобы приподнять завесу, скрывавшую их бесчестье. А время скоро изгладит из памяти даже их имена. История преступлений всегда возмутительна, и, к счастью, немногие любят ее изучать. Такая же судьба постигла Джудит. Посетив однажды гарнизон на Мохоке, Соколиный Глаз всех расспрашивал об этом красивом, но заблудшем создании. Никто не знал ее, никто о ней даже не помнил. Другие офицеры заступили место прежних Уэрли, Крэгов и Грэхэмов.
Только один старый сержант, вернувшийся недавно из Англии, смог рассказать нашему герою, что сэр Робер Уэрли жил в родовом поместье и что там же была леди необыкновенной красоты, которая имела на него большое влияние, хотя и не носила его имени. Но была ли то Джудит, повторившая ошибку своей молодости, или какая-нибудь другая жертва этого воина, Соколиный Глаз так никогда и не узнал.
ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНАЯ СПРАВКА
Опубликованный в 1841 году роман «Зверобой, или Первая тропа войны» возвращал читателей к годам юности Натти Бампо. Купер, начав с описания Натти в преклонные годы, показав в последующих книгах пенталогии его зрелые годы и его уход из жизни, завершил серию книг о Кожаном Чулке рассказом о днях его молодости. Западные критики в связи с этим утверждали, что серия, в порядке написания романов, представляет собой декрещендо реальности и крещендо красоты.
«Зверобой» — одна из вершин творчества Купера, истинное произведение искусства. Многие американские и западноевропейские литературоведы не без оснований считают седьмую главу романа лучшей из всего огромного литературного наследства писателя, а весь роман — наиболее захватывающим и увлекательным произведением пенталогии о Кожаном Чулке.
Действие книги происходит на берегах того самого озера Отсего, где читатели впервые встретились с Кожаным Чулком в романе «Пионеры». Только в «Зверобое» рассказывается о событиях, происшедших за полстолетия до описанных в «Пионерах». Зверобою едва минуло двадцать лет, когда он появляется на первых страницах романа, но уже в те годы выражение его юного лица свидетельствовало о врожденном «простосердечии, безусловной правдивости, твердости характера и искренности чувств...» Все описанное в романе — необычайные приключения, полные смертельной опасности, чудесное спасение Зверобоя от неминуемой гибели, его отказ от красавицы Джудит Хаттер — все подтверждает необычайную нравственную чистоту, правдивость и благородство Зверобоя. По своим моральным качествам он сродни невинной душе блаженной Хетти Хаттер. Его бескорыстие и необычайное мужество одинаково удивляют и врагов и друзей. Втянутый в перипетии жестокой борьбы между враждующими сторонами, Зверобой остается чистым и благородным воином, не способным ни на жестокость, ни на коварство. Его враги из племени индейцев-гуронов не могут не отдать должное его смелости, выдержке, верности данному слову.
Помимо Зверобоя и двух молодых девушек, в романе действуют еще два белых колониста — отец девушек старый Том Хаттер и его товарищ Генри Марч по прозвищу Гарри Непоседа. Это типичные представители колонистов — безжалостные и жестокие, грубые и хитрые. Некоторые американские критики проводят параллель между понятиями, которым следует Гарри Непоседа, и теми ценностями, которым поклонялись американцы в Позолоченный век. Жадность, стремление к наживе, пренебрежение к судьбе ближнего так же присущи более поздним поколениям американцев, как они были неотделимы от характера Гарри Непоседы.
Столкнувшись с благородством и невозмутимостью Зверобоя, с его неприхотливостью и правдолюбием, Непоседа пытается оправдать свое поведение тем, что, мол, с волками жить — по-волчьи выть. Но Зверобой твердо уверен, что приспособленчество и коварство ни к чему хорошему не приведут: волки все равно распознают чужака и растерзают его.
Характерно, что во всех романах пенталогии Кожаный Чулок — единственный среди белых колонистов, кто ратует за справедливость и правду. Ему противостоят Ишмаэл Буш и судья Темпл, Гарри Непоседа и Том Хаттер. В этом смысле романы Купера точно соответствовали историческому ходу событий по завоеванию Америки, показывали те поистине варварские методы, которыми насаждалась цивилизация на североамериканском континенте.
Роман оканчивается сценой объяснения Джудит с Натти. Она без обиняков предлагает ему жениться на ней, но Зверобой отвечает отказом. Его поступок некоторые американские критики объясняют стремлением Купера следовать неумирающей американской легенде о человеке, сбросившем с себя бремя требований цивилизации и оставшемся наедине с природой. Действительно, Натти не принимает буржуазную цивилизацию, он живет по своим собственным законам, следует своим правилам, никогда и ни при каких обстоятельствах не отступая от них. В этом романе оя молод, и вся его жизнь еще впереди. Но уже ясно, что он сохранит цельность своей души до конца своих дней.
«Зверобой» высоко оценивается американской критикой, хотя такой мастер американской словесности, как Марк Твен, утверждал, что эта книга Купера — «просто литературный бред с галлюцинациями». Оставим утверждение великого американского романиста на его совести.
На русском языке «Зверобой» впервые был опубликован в 1848 году в журнале «Отечественные записки» и после этого неоднократно переиздавался.
Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе
Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе
РОМАН
ПРЕДИСЛОВИЕ
Читатель, который раскроет эту книгу в надежде найти в ней вымышленную романтическую картину событий, никогда не имевших места в действительности, по всей вероятности, разочарованно отложит ее в сторону. Сочинение наше представляет собой то, что обещает надпись на его титульном листе, а именно — повесть о 1757 годе. Но поскольку описаны в нем происшествия, о которых, может быть, осведомлены не все и особенно маловероятно, чтобы о них известно было тем наделенным богатым воображением представительницам прекрасного пола, кои, приняв книгу за роман, соизволят прочесть ее, интересы автора побуждают его сделать кое-какие малоизвестные исторические ссылки. Необходимость этого подсказана ему горьким опытом, нередко убеждавшим его, что стоит любому предмету, сколь ни мало он знаком публике, предстать на строгий ее суд, как каждый читатель в отдельности и все они вместе проникаются убеждением,— хотя, должен добавить, непроизвольным,— будто знают об этом предмете больше, нежели человек, знакомящий их с ним; в то же время,— как это ни противоречит изложенному выше бесспорному факту,— автор пошел бы на весьма небезопасный эксперимент, полагаясь на чью-либо фантазию, кроме собственной. Поэтому ни одна подробность, которую можно объяснить, не должна оставаться загадкой. Подобный опыт доставил бы своеобразное удовольствие лишь тем редким читателям, которые находят странное наслаждение в том, чтобы тратить больше времени на домысливание книг, чем денег на их покупку. Дав это предварительное объяснение причин, побудивших автора употребить столь большое число непонятных слов в самом начале повествования, он и приступает к своей задаче. Разумеется, речь здесь не пойдет, да и не может идти о том, что уже известно людям, мало-мальски знакомым с индейскими древностями.
Величайшая трудность, встающая перед каждым, кто занимается историей краснокожих, заключается в вопиющей путанице имен и названий. Однако, если вспомнить, что эту путаницу поочередно и по праву победителей насаждали голландцы, англичане и французы, а туземцы, говорящие не только на родных языках, но и на множестве производных от них диалектов, еще усугубляли ее, подобная трудность становится скорее предметом сожалений, нежели удивления. Нам же остается лишь надеяться, что, встретив на страницах книги какие-либо неясности, читатель оправдает их вышеизложенными причинами.
Когда на огромном пространстве от Пенобскота до Потомака и от Атлантического океана до Миссисипи появились европейцы, они застали эту огромную область во власти народности, происходящей от единого корня. Кое-где границы ее бескрайних владений несколько расширялись за счет соседних племен или, напротив, сужались под их напором, но в общих чертах занимаемая ею территория была именно такова. Родовое имя этой народности было уапаначки, сами же представители ее любили называть себя лениленапе, что означает «люди несмешанной крови». Перечисление даже половины общин и племен, на которые делилась эта народность, непосильная задача для автора. У каждого племени было свое имя, свои вожди, свои охотничьи угодья и — нередко — свой особый диалект. Подобно старинным феодальным княжествам, эти племена воевали между собой и пользовались большинством прочих привилегий суверенного государства. Тем не менее они признавали общность происхождения, языка и тех нравственных устоев, которые с такой удивительной стойкостью поддерживались традицией и обычаем. Одна из ветвей этой многочисленной народности жила на живописных берегах реки под названием Ленапуихиттак, где с общего согласия находился «Длинный дом» или «большой костер совета» всех этих родственных племен.