Кожаный Чулок. Большой сборник
Шрифт:
Но усердие и поспешность индейца оказались не напрасны. Пройдя через глубокую лощину, по дну которой струился ручеек, он повел отряд в гору по такому крутому и неприступному склону, что сестрам пришлось спешиться. Достигнув вершины холма, путники очутились на ровной, скудно поросшей деревьями площадке. Под одним из них уже растянулся на земле Магуа, решивший, очевидно, дать себе отдых, который был не меньше нужен и остальным.
ГЛАВА XI
Ш е й л о к
...Будь проклят весь мой род,
Коль я ему прощу.
Индеец
15
Перевод Т. Щепкиной-Куперник.
Хотя отряд двигался безостановочно, один из гуронов успел все же застрелить из лука запутавшегося в кустах молодого оленя и, отрезав наиболее лакомые части туши, терпеливо нес их на плечах до самой стоянки. Теперь он вместе с соплеменниками уписывал эту удобоваримую пищу, не прибегая к помощи кулинарной науки. Один Магуа сидел в стороне, не принимая участия в отвратительном пиршестве и, видимо, погрузясь в глубокое раздумье.
Такая воздержанность, столь непривычная в индейце, привлекла наконец внимание Хейуорда. Молодой человек тут же убедил себя, что гурон обдумывает наиболее верный способ обмануть бдительность своих воинов и заполучить обещанную награду. Желая укрепить его в этом намерении новыми соблазнами, Дункан покинул гостеприимную сень бука и с праздным видом приблизился к месту, где сидел Лисица.
— Разве Магуа недостаточно долго шел лицом к солнцу, что все еще боится канадцев? — спросил он таким тоном, словно нисколько не сомневался в преданности индейца.— И не будет ли начальнику форта Уильям-Генри приятнее увидеть дочерей прежде, чем еще одна ночь разлуки поможет ему свыкнуться с мыслью об утрате и сделает его менее щедрым?
— Разве бледнолицые любят утром своих детей меньше, чем ночью? —холодно спросил индеец,
— Отнюдь нет,— горячо запротестовал Хейуорд, силясь исправить возможную свою ошибку. — Правда, белый часто забывает могилы отцов, а иногда перестает помнить даже о тех, кого обязан любить и лелеять, но отцовское чувство никогда в нем не умирает.
— Но мягкое ли сердце у седовласого вождя и вспомнит ли он о детях, которых родили ему жены? Он жесток со своими воинами, и глаза у него каменные.
— Он суров к ленивым и малодушным, но он справедливый и добрый начальник для тех, кто трезв и храбр. Я не раз встречал нежных и ласковых отцов, но еще не знавал человека, чье сердце было бы столь полно любви к своим детям. Ты, Магуа, конечно, видел старого начальника только во главе его воинов, но я замечал, как глаза у него наполнялись слезами, когда он говорил о дочерях, которые находятся теперь в твоей власти!
Хейуорд смолк, не зная, как объяснить себе странное выражение, промелькнувшее на смуглом лице внимательно слушавшего индейца. Поначалу, когда ему описывали отеческие чувства, которые должны были служить порукой будущих щедрот, воспоминание об обещанной награде, казалось, с новой силой ожило в его душе. Но чем дольше говорил Хейуорд, тем больше радость Магуа уступала место злобному, беспощадному торжеству, и молодой человек не мог не заметить, что это дикое ликование порождено страстью более зловещей, нежели алчность.
— Ступай,— сказал гурон, мгновенно скрыв свои чувства под маской мертвенного спокойствия,— ступай к черноволосой дочери вождя и скажи, что Лисица хочет говорить с ней. Отец не забудет того, что пообещает дочь.
Дункан, истолковавший эти слова как желание лишний раз убедиться, что обещанная награда будет вручена, медленно и неохотно возвратился туда, где отдыхали сестры, и передал Коре содержание своего разговора.
– — Вы понимаете теперь, чего хочет индеец, — сказал он в заключение, провожая ее к месту, где ожидал гурон.— Не скупитесь, обещайте побольше одеял и пороха. Не забывайте, однако, что дороже всего он ценит спиртное. Не худо будет, если вы посулите ему подарок и от себя, выказав при этом все присущее вам обаяние. Помните, Кора, от вашей находчивости и самообладания в значительной мере зависит ваша жизнь и жизнь Алисы.
— И ваша тоже, Хейуорд!
— Моя жизнь — дело десятое: она давным-давно продана королю, и ее может отнять любой враг, у которого хватит на это сил. У меня нет отца, никто меня не ждет, и лишь немногие друзья пожалеют о моей участи, которой я сам же добивался с неукротимым пылом тщеславной молодости. Но тс-с! Мы подходим к индейцу. Магуа, вот леди, с которой ты хотел говорить.
Индеец медленно встал и с минуту молча стоял на месте, а затем знаком велел Хейуорду удалиться, холодно прибавив:
— Когда гурон говорит с женщиной, его соплеменники закрывают уши.
Дункан медлил, видимо, не желая подчиняться, и Кора со спокойной улыбкой сказала:
— Вы слышали, Хейуорд? Вам следует уйти — хотя бы из деликатности. Ступайте к Алисе и утешьте ее рассказом о наших воскресших надеждах.
Она выждала, пока Дункан удалится, повернулась к индейцу и со всем достоинством, на какое способна женщина, спросила:
— Что скажет Лисица дочери Манроу?
— Слушай,— ответил индеец и положил руку девушке на плечо, словно требуя от нее величайшего внимания, но Кора решительно, хотя спокойно, отстранила дикаря и высвободилась.— Магуа родился воином и вождем в племени Красных гуронов, живших у озер, и двадцать раз видел, как летнее солнце растапливало снега двадцати зим, прежде чем встретил первого бледнолицего. И Магуа был счастлив! Потом его канадские отцы пришли в леса, научили его пить огненную воду, и Магуа стал негодяем. Гуроны прогнали его от могил отцов и преследовали, как бизона. Магуа бежал по берегам озер, пока не достиг Города Пушек, Там он охотился и ловил рыбу, но люди опять погнали его через леса прямо в руки врагам. И вождь, рожденный гуроном, стал наконец воином своих врагов могауков!
— Мне об этом что-то уже рассказывали,— вставила Кора, заметив, что краснокожий запнулся и старается побороть чувства, вспыхнувшие в нем слишком ярким пламенем при воспоминании о якобы нанесенных ему обидах.
— Разве Лисица виноват, что голова у него не из камня? Кто дал ему огненную воду? Кто сделал его негодяем? Бледнолицые, люди с кожей, как у тебя.
— А разве я в ответе за то, что на земле существуют легкомысленные и бессовестные люди, кожа у которых такого же цвета, как у меня? — хладнокровно спросила Кора у возбужденного дикаря.