Кожаный Чулок. Большой сборник
Шрифт:
— Вот именно. Но если хвалы и псалмопение могут утешить страдающую душу, то недостатка в таком утешении она не испытывала.
— Разве музыка способна сейчас доставить ей удовольствие?
— Да, самое серьезное и возвышенное! Впрочем, должен признать, что, несмотря на все мои усилия, девушка чаще плачет, чем улыбается. В такие минуты я воздерживаюсь от священных песнопений; но в редкие часы сладостного успокоения наши согласные голоса поражают слух дикарей.
— А почему вам позволено разгуливать на свободе?
Давид принял вид, изображавший, как ему казалось, кроткое смирение, и скромно ответил:
— Такой ничтожный червь, как я, не вправе хвалить себя. Но хотя псалмопение утратило свою чудодейственную силу на страшном поле кровавой битвы, через которое мы прошли, оно теперь вновь
Разведчик рассмеялся и, многозначительно постучав себя по лбу, дал более удовлетворительное объяснение снисходительности дикарей:
— Индейцы не трогают того, кто не в своем уме. Но почему же, коль скоро путь перед вами открыт, вы не вернулись по собственным следам,— они, слава богу, поотчетливей беличьих! — и не поспешили с вестями в форт Эдуард?
Разведчик, вероятно, не сообразил, что требование, предъявленное им Давиду, было по плечу лишь человеку с такой же стальной волей, как у него самого. Но Давид все так же кротко ответил:
— Хотя душа моя возликовала бы, доведись мне снова посетить жилища христиан, стопы мои предпочли последовать за моими нежными подопечными даже во владения идолопоклонников иезуитов и не пожелали сделать ни шага вспять, пока бедняжки чахнут в плену от печали.
Хотя образная речь Давида оказалась слишком замысловата для слушателей, в значении твердого, искреннего взгляда и жаркого румянца, вспыхнувшего на честном лице псалмопевца, ошибиться было невозможно. Ункас подошел к нему поближе и посмотрел на него признательными глазами, а отец молодого вождя выразил свое удовлетворение обычным одобрительным возгласом. Соколиный же Глаз только покачал головой и заметил:
— Господь сотворил человека не затем, чтобы тот пользовался одной лишь глоткой в ущерб остальным своим гораздо более важным талантам! Но наш певец имел, вероятно, несчастье воспитываться под крылышком глупой женщины вместо того, чтобы расти под открытым небом, среди красот лесной природы. Вот, приятель, ваша свистулька: я собирался помешать ею костер, Но раз она так вам дорога, держите и забавляйтесь в свое удовольствие.
Гамут схватил камертон, выразив свою радость настолько явственно, насколько это было, по его мнению, совместимо с возложенными на него важными обязанностями. Сделав несколько проб и сравнив достоинства инструмента с собственным голосом, он убедился, что камертон не испортился, и выказал серьезное намерение исполнить несколько строф одного из самых длинных гимнов, содержавшихся в столь часто упоминаемом нами томике.
Хейуорд поспешил, однако, воспрепятствовать этому благочестивому порыву и принялся задавать певцу вопросы о положении пленниц, делая это уже более последовательно, чем в начале разговора, когда наплыв чувств мешал ему собраться с мыслями. Хотя Давид и поглядывал жадными глазами на свое сокровище, ему поневоле пришлось отвечать, тем более что почтенный отец девушек тоже принял участие в расспросах, а интерес его грешно было не удовлетворить; да и разведчик не упускал случая выяснить ту или иную существенную подробность. Таким образом, хотя и не без частых перерывов, заполняемых угрожающими звуками вновь обретенного камертона, путники познакомились с рядом обстоятельств, небесполезных для главной их цели — освобождения сестер. Рассказ Давида был прост, факты, сообщенные им, немногочисленны.
Магуа выждал на вершине горы, пока не представилась возможность без опаски двинуться в путь, а затем спустился вниз и двинулся вдоль западного берега Хорикэна по направлению к Канаде. Хитрый гурон прекрасно знал все тропы и был уверен, что в данную минуту им не угрожает погоня; поэтому шли они сравнительно медленно и не утомляясь. Из бесхитростного повествования Давида со всей очевидностью вытекало, что индейцы скорее терпели его присутствие, чем радовались ему: даже сам Магуа был не чужд благоговейного чувства, с каким индейцы относятся к тем, кого Великий дух лишил разума. Перед ночлегом к пленницам относились особенно заботливо — отчасти из желания уберечь их от лесной сырости, а в основном для того, чтобы воспрепятствовать побегу. У источника лошадей, как уже известно, отпустили на волю, а индейцы, несмотря на пройденное немалое расстояние, не пренебрегли никакими уловками, лишь бы скрыть следы, которые могли выдать маршрут их отступления. Прибыв в становище гуронов, Магуа, по обычаю, почти всегда соблюдаемому туземцами, разлучил пленниц, и Кору отправили к племени, временно поселившемуся в соседней долине. Давид, слишком плохо знакомый с историей и нравами туземцев, не смог ни рассказать что-либо вразумительное об этом племени, ни даже назвать его. Он знал только, что оно не принимало участия в недавней экспедиции против форта Уильям-Генри, но было в союзе с Монкальмом, как и дикие воинственные гуроны, с которыми это племя поддерживало дружественные, хотя и настороженные отношения и с которыми временно пришло в близкое и неприятное соприкосновение лишь благодаря случайному стечению обстоятельств.
Могикане и разведчик слушали этот путаный, сбивчивый рассказ со все возраставшим интересом, и когда Давид попытался объяснить, чем занимается племя, держащее Кору в плену, разведчик перебил его вопросом:
— Заметили вы, какие у них ножи? Английского или французского изготовления?
— Мысли мои были далеки от столь суетных безделушек: я думал лишь об одном — как утешить девушек.
— Наступит день, когда вы перестанете считать нож индейца такой уж суетной безделушкой,— возразил разведчик с нескрываемым презрением к неразумию певца.— А бывают у них праздники сбора зерна? И можете ли вы что-нибудь рассказать об их племенных тотемах?
— Зерно у них в большом употреблении: размоченное в молоке, оно приятно на вкус и полезно для желудка. Что такое тотемы — я не знаю, но если они имеют отношение к индейской музыке, то о ней не стоит даже говорить. Люди этого племени не сливают голосов в хвале господу и, несомненно, относятся к числу самых закоснелых идолопоклонников.
— Вот уж тут вы клевещете на индейцев. Даже минги — и те поклоняются лишь одному истинному и живому богу. Сказки, будто индейцы чтут собственноручно изготовленных идолов,— это злобная ложь белых, говорю это к стыду людей моего цвета кожи. Правда, туземцы стараются жить в ладу со злым духом, как поступаем и мы с врагом, сломить которого нам не под силу, но за милостью и помощью они обращаются только к доброму Великому духу.
— Может быть и так,— сказал Давид,— но я видел странные, фантастически раскрашенные изображения, которые приводят индейцев в восторг и служат предметом поклонения, сильно смахивающим на идолопоклонство. В особенности одно — притом существа отвратительного и мерзкого.
— Змеи? — торопливо вставил разведчик.
— Почти что. Это изображение противной презренной черепахи.
— Ха! — в один голос выдохнули внимательно слушавшие могикане, а разведчик покачал головой, словно человек, сделавший важное, но отнюдь не приятное открытие. Затем Чингачгук заговорил по-делаварски с такой серьезностью и достоинством, что его слова привлекли к себе внимание даже тех, кому были непонятны. Они сопровождались выразительными и по временам энергическими жестами. Один раз он высоко поднял руку, легкий плащ вождя распахнулся от этого движения, обнажив грудь, и Чингачгук приложил к ней палец, словно желая подчеркнуть важность сказанного им. Дункан, чьи глаза неотрывно следили за индейцем, увидел на смуглой груди сагамора изображение выше-помянутого животного, искусно нанесенное синей краской, хотя контуры рисунка уже несколько стерлись. Все, что он когда-то слышал о расколе многочисленного племени делаваров, разом ожило у него в памяти, и с нетерпением, которое было почти невыносимым,— так много было поставлено на карту,— он ждал теперь случая вмешаться в разговор. Его, однако, опередил разведчик; отвернувшись от своего краснокожего друга, он сказал:
— Мы сделали открытие, которое может пойти нам и на пользу и во вред,— это уж как господь соизволит. В жилах Чингачгука течет благородная кровь делаваров, и он — великий вождь Черепах! Из слов певца следует, что среди племени, о котором он рассказал, находятся сейчас индейцы из этого рода. Конечно, потрать он на осторожные расспросы хоть половину времени, убитого им на то, чтобы превращать свою глотку в трубу, мы знали бы теперь число их воинов. В общем-то мы идем по опасному пути: друг, отвернувшийся от тебя, часто опасней кровожадного врага, охотящегося за твоим скальпом.