Козленок в молоке
Шрифт:
– Вестимо.
– Слушай, между нами, он по дури ляпнул или специально?
– Амбивалентно.
– Я почему-то так и думал… Жалко парня! Талантливый, черт. Подожди-ка… – Одуев на мгновение умолк, а потом закричал возбужденно: – Настька «Свободу» поймала – про вас чешут! Включай!
Я бросился к приемнику. В те времена он у меня всегда был настроен на эту станцию. В трещаще-пищащем эфире знакомый женский голос с неуловимым антисоветским акцентом говорил «…Судя по той неожиданной оценке, какую в своем телевизионном интервью дал известный писатель Виктор Акашин насаждаемому коммунистическим режимом методу социалистического
– А он смешной! – сказала она.
– Кто?
– Твой гений. Смешной и смелый.
– М-да..
– Ты бы никогда на такое не решился!
– Почему же?
– Не знаю.. Ты все всегда просчитываешь. А он взял и сказал. Это поступок! А ради мужчины, способного совершить поступок, женщина готова на все. Ты думаешь, почему декабристки молодых любовников побросали и за своими постылыми мужьями в Сибирь поехали? Именно поэтому!
– Но ты-то пока с Чурменяевым в Нью-Йорк за «Бейкером» собираешься! Интересно, какой поступок он совершил?
– Никакого. Он для меня просто средство передвижения. Ты разве не понял? Вроде метлы…
– Он случайно это не слышит?
– Конечно, слышит – он рядом лежит. А Витьку своему передай, что я его почти уже люблю!
– Он спит.
– Передай, когда проснется! Седьмым и последним был Жгутович:
– Я так и знал, что ты еще не спишь!
– Ложусь.
– Вообще интервью было неплохое, насыщенное, я даже от Витька не ожидал: на вид ведь дурак дураком. Зря ты его не предупредил, что в прямом эфире ругаться нельзя!
– Так получилось.
– Плохо получилось. Могут антисоветскую пропаганду пришить. С использованием средств информации. А тебя за подстрекательство пристегнут! Но ты не волнуйся, если что, я, пока ты сидеть будешь, за квартирой присмотрю, как и договаривались. У нас, кстати, на работе индийское постельное белье давали, я комплект взял… Надо будет к тебе завезти. Сам понимаешь, жена увидит – на шнурки меня порежет!
– Ты зря губы раскатал! Я на следствии расскажу о нашем с тобой споре. Так что за подстрекательство отбывать будем вместе. Деревья валить. Ты будешь пилу за одну ручку тянуть, а я за другую…
– Шутишь? – затосковал он.
– Ничего подобного!
– Да-а, – после длительного раздумья сказал Жгутович. – Воистину сказано: «Подобно тому, как волны океана омывают, лаская, берега, нежная забота Провидения не покидает масона, пока он проявляет добродетель, умеренность, стойкость ума и справедливость…»
– Это ты в энциклопедии прочитал?
– А где же еще такое прочитаешь? Зря мы с тобой все это затеяли.
И
Дело прошлое, но в ту ночь я долго не мог уснуть, терзаясь жгучим чувством совершенной непоправимой ошибки и гнетущим предчувствием, что расплата за нее будет чудовищна. Я проклинал все: и дурацкий спор со Жгутовичем, и Витька, и Арнольда с его «амораловкой», и дуру Шлапоберскую, но прежде всего – собственную самонадеянность и неосмотрительность.
Среди ночи я проснулся от каких-то странных звуков, вообразив, будто нас пришли уже брать. Но оказалось, что это проголодавшийся во сне Витек встал и вскрывает столовым ножом банку тушенки. Всю оставшуюся ночь мне снился лесоповал. Мы с Анкой, оба совершенно голые, по колено в снегу, двуручной пилой валили деревья. Почему-то пальмы…
21. СТРАХ И ТРЕПЕТ
На следующий день, перед тем как выйти из дому, я растолкал спящего Витька и строго-настрого приказал: – К телефону не подходи!
– О'кей – сказал Патрикей, – не открывая глаз, кивнул он.
В метро до меня дошуршал обрывок тихого разговора. Два субъекта с ярко выраженной инженерной внешностью, загородившись большими черными портфелями, поставленными на колени, обсуждали вчерашнее происшествие в эфире.
– Думаешь, не случайно? – тихо спросил один.
– А у нас случайно кирпичи на голову не падают! – ответил другой.
– Провокация?
– Конечно, мы – прыг, а они – хоп!
– Что делать?
– Ничего. Поливать редиску оружейным маслом!
Это был намек на популярный в ту пору анекдот про деда, схоронившего в грядках пулемет и каждый день поливавшего его маслом, чтобы не поржавел до нужного часа. Какие же мы были тогда все-таки наивные дураки!
А по тому, как сердобольно глянула на меня старушка администраторша в дверях ЦДЛ, я понял, что информация о моей причастности ко вчерашнему эфирному скандалу уже овладела массами. Очередь возле буфета, завидев меня, дернулась и затаилась. Я встал в самый конец. Кто-то, пристроившийся сзади, шепнул, по-прибалтийски растягивая гласные:
– Мужа-айтесь!
Я оглянулся: это был известный литовский поэт Сидорас Подкаблукявичюс, автор знаменитой поэмы «Битва в дюнах», посвященной подвигу Красной Армии, освобождавшей край от фашистского ига. Поэма была даже удостоена Госпремии. Через несколько лет, когда Литва стала суверенной республикой, Подкаблукявичюс вдруг объявил, что на самом-то деле «Битва в дюнах» посвящена мужественным «лесным братьям», до последней капли крови боровшимся с советскими оккупантами. Поскольку поэма была написана сложным экспериментально-метафорическим языком, выяснить из текста, кому конкретно посвящено произведение, оказалось делом невозможным. Пришлось верить на слово автору. Он стал лауреатом Гедиминовской премии.
Итак, я оглянулся, но на мой вопросительный взгляд Подкаблукявичюс не отреагировал никак, словно и не он воодушевлял меня свистящим шепотом секунду назад. Буфетчица, когда подошла моя очередь, вопреки традиции сама положила мне сахар в кофе и старательно выбрала на блюде бутерброд с ветчинкой попостнее.
Отойдя от стойки, я внимательно осмотрел зал и решил подсесть к Закусонскому, сокрушенно пившему пиво.
– Можно? – спросил я, кивая на свободный стул.
– Теперь все можно!