Козлиная песнь (сборник)
Шрифт:
Сердце Свистонова сжалось.
Собственно, не следует умалять труды и дни Свистонова. Его жизнь состояла не только в подслушивании разговоров, в охоте за людьми, но и в чрезвычайной зараженности ими, в известном духовном соучастии в их жизни. Поэтому, когда умирали его герои, нечто умирало и в Свистонове, когда отрекались они, известную долю отречения переживал и Свистонов. Кроме того, как ни странно на первый взгляд, Свистонов верил в магическую глубину слова.
Психачев, заметив, как побледнел Свистонов, подумал, что произвел
– Психачев-Рали-Хари-Маразли! – насмешливо прервал молчание Свистонов, – расскажите, как вы заключили пакт с дьяволом? Вы очень интересный человек, я охотно возьму вас в свой роман, – продолжал Свистонов.
Хозяин тихой квартиры совершенно ободрился Сладостная, торжественная, восхитительная музыка раздалась вокруг него и мало-помалу становилась все громче и громче, так что казалось, гармонические звуки ее наполняют всю комнату, и льются за окно в небольшой палисадник, и достигают стены соседнего дома. Подобную музыку слышат женихи и невесты, если они очень молоды и очень любят друг друга.
Психачев поднялся с кресла, выпрямился.
– Чтобы заключить пакт с одним из главных духов, я отправился, срезал новым ножом, еще не бывшим в употреблении, палочку дикого орешника, начертил в отдаленном месте треугольник, поставил две свечи, встал сам в треугольник и произнес великое обращение:
«Император Люцифер, господин всех духов непокорных, будь благосклонен к моему призыву…» Свистонов улыбнулся.
– Владимир Евгеньевич, я не о таком пакте вас спрашиваю, о внутреннем пакте.
– То есть как? – спросил Психачев.
– О мгновении, когда вы почувствовали, что потеряли волю, и поняли, что вы погибли, что вы – самозванец.
Музыка смолкла. Перед Психачевым сидел человек, пил водку и острил над ним. Психачеву стало все вдруг как-то противно, и он сам показался себе каким-то неинтересным. Но через минуту он заволновался.
– То есть как, что я – самозванец? – спросил он – Значит, вы не верите, что я доктор философии? – У хозяина лицо стало злым и недоброжелательным.
– Ах, нет, – ответил гость вежливо, – я совсем о другом. Вы называете себя мистиком. А может быть, вы совсем не мистик. Вы говорите: «Я – идеалист», а может быть, вы совсем не идеалист.
Владимир Евгеньевич поморщился.
– Или, может быть, твердя всем и каждому, хотя и с усмешкой, что вы мистик, вы верите, что вы им станете на самом деле? Это я для романа, – продолжал гость, улыбаясь. – Вы не сердитесь. Ведь мне вас надо испытать. Я ведь все шучу.
Лицо у Психачева просветлело, и глаза засияли.
Свистонов смотрел на этого человека, говорящего о гимнософистах, о жрецах Изиды, об элевсинских таинствах, о школе Пифагора и, по-видимому, мало обо всем этом знающего. Во всяком случае, меньше, чем можно было бы знать.
– Хорошо? – спросил хозяин. – Нравится вам у меня?
– Очень нравится, – ответил Свистонов. – У вас сидишь, точно у подвижника, – и голос Свистонова стал мечтательным.
А Психачев старался говорить так, чтобы Свистонову стало совершенно ясно, что говоривший принадлежит к сильному и тайному обществу.
Хозяин, в общем, был милый человек. Май он называл адармапагон, июнь – хардат, июль – терма, август – медерме, а свой дом – элевзисом. Свою же фамилию он иногда подписывал цифрами так:
15, 18, 4, 10, 5, 12, 19, 10, 5, 8, 7, 7.
И делал росчерк.
Правда, получалось несколько длинно, зато вместо «психа» выходило «Псиша»; но в более тайных бумагах писал особыми иероглифами и называл себя Мефистофелем.
О чем говорили в этот вечер гость и хозяин, читателю знать не надо, но только на пороге они жарко расцеловались, и гость скрылся в ночной темноте, а хозяин долго восторженно смотрел ему вслед, а затем со свечой поднялся наверх.
И видно было, что всю ночь Психачев не спал, что по комнате ходила из угла в угол его тень, что он что-то обдумывал. Затем он сел к столу и покрыл бумагу цифрами.
А Свистонов шел в тумане и думал о том, что бы было, если б они оба верили в существование злых могуществ.
В назначенное время, вечером, как можно позже, был впущен новициант Свистонов в слабо освещенную комнату. Из-за занавески доносился голос Психачева. На большом столе посредине комнаты лежал обнаженный меч, большая граненая лампада освещала всю картину тихим светом.
Голос Психачева из-за занавески спросил Свистонова:
– Упорствуете ли вы в желании своем – быть принятым? После утвердительного ответа Свистонова голос Психачева послал вновь принимаемого размышлять в комнату вовсе темную.
Снова будучи призван, Свистонов увидел Психачева у стола с мечом в руке. Вопросы следовали за вопросами. Наконец, последовало:
– Желание ваше справедливо. Именем светлейшего ордена, от которого я заимствую власть свою и силу, и именем всех членов оного обещаю вам покровительство, правосудие и помощь.
Здесь Психачев поднял меч – Свистонов застил, что меч не очень старый, – и приставил острие к груди Свистонова, продолжая с пафосом:
– Но если ты будешь изменником, если сделаешься клятвопреступником, то знай…
Потом, положив меч на стол, Психачев начал читать молитву, которую Свистонов повторил за ним. Затем Свистонов произнес клятву.
– Поздравляю, – сказал Психачев.
И они сошли вниз и отправились в чайную.
Психачев под руку плавно ввел Свистонова в свое общество. Это все уже не совсем молодые женщины. Ноздри Свистонова неприятно защекотал запах духов. На глаза его неприятно подействовали изломанные томные движения. Некоторые курили надушенные папиросы, другие рассуждали о вещах возвышенных, могут или не могут летать столы.