Крадущийся кот
Шрифт:
— Нет, не так! — резко сказала Джун. — Джипси все врет. Она пригласила отца на финал конкурса в субботу и мне не сказала! Даже билет на самолет ему послала. Вы представляете? Наши родители ничего не знают про… все вот это.
Широкий жест Джун охватывал больше, чем тесное помещение гримерки.
— Понимаю, — сказала Темпл.
— Нет, не понимаете, — вмешалась Джипси. — И Джун не понимает. Это такой акт. Наш папочка должен полюбоваться на нашу жизнь.
— Чем тут любоваться? — спросила Джун. — Мы танцуем почти голышом, и здорово танцуем, кстати. И неплохо зарабатываем.
— Я
— А я не хочу!
— Он должен знать, что он наделал.
— Джипси! Не вздумай опять рассказывать эту идиотскую историю!
— Она не идиотская. И я не идиотка. И это правда.
— Папа меня никогда не трогал!
— А меня трогал. Всегда.
Темпл почувствовала холодок внутри, когда до нее дошло, что за проблема раздирает неразлучных близнецов на части. За их легкомысленными манерами, за чудесной, покрытой слоем золота оболочкой скрывалась отвратительная тайна прошлого, застарелая гнойная рана.
— С чего бы? — крикнула Джун. — У нас всегда все было одинаковое. Одинаковые учителя, одинаковая одежда, одна и та же еда и одинаковые болезни. С чего бы папа стал баловаться с тобой, а со мной нет? — это прозвучало почти ревниво.
— Я не знаю! — голос Джипси задрожал. — Может, потому, что, делая это только с одной из нас, он мог причинить вдвое больше боли! Поэтому я послала ему билет. Чтобы он увидел нас обеих.
— Джипси! Мама узнает!
— А может, ей и надо узнать. Возможно, она всегда знала, что наш папочка вытворяет.
Джун повернулась к Темпл:
— Она сумасшедшая, правда же?
— Она твоя сестра, а не моя, — ответила Темпл. — Как ты сама считаешь, сумасшедшая она?
Спокойствие ее голоса слегка остудило пыл Джун.
— Я не знаю, — призналась она. — У меня нет никого ближе сестры. Как так могло быть, что я ничего не знала? Что она не говорила мне ничего все эти годы?
— Ей было стыдно, — сказала Темпл.
— Джун, — Джипси умоляюще протянула тонкую руку к сестре, как Иветта, цепляющаяся за занавески. — Я не хотела тебя расстраивать.
— Но ты расстроишь папу!
— Я заставлю его посмотреть.
— На что посмотреть?
«Хороший вопрос, — подумала Темпл. — Может быть, Джипси тайно мечтает выступить перед насиловавшим ее отцом? Может быть, она подсознательно жаждет его внимания? Поэтому она раздевается перед мужчинами, дразня их, зная, что они могут смотреть, но не имеют права трогать? Или она просто хочет отомстить, показать отцу, что теперь она женщина, обладающая сексуальностью, которую он больше не может контролировать? Возможно, она хочет, чтобы он увидел, как она втянула ничего не подозревающую Джун во все это из-за собственной внутренней потребности в эксгибизионизме, которую взрастила в ней больная страсть ее отца?»
— На что посмотреть? — повторила она вопрос Джун.
— На то, во что мы превратились. Что он сделал с нами. И чтобы он понял, что он больше ничего не может нам сделать!
— С нами, — повторила Джун. — Не с нами, а с тобой. Он делал это только с тобой.
Джипси вздохнула:
— Не только со мной, Джун. Со всей нашей семьей. Он всех нас трахнул.
— Может, мы еще и не пройдем в финал, — сказала Джун почти с надеждой.
— Всегда проходим, — ответила Джипси.
«Отец наш, — подумала Темпл, — совершенно точно не может быть сущим на небесах. Не может он там быть, если прилетит на конкурс в эту субботу вечером».
Глава 23 Криминальная считалочка
Хорошо, что Темпл не была мировым судьей. Она предложила «Золотым двойняшкам» обратиться вдвоем к психотерапевту, а потом устроить консультацию у специалиста для всей семьи. Ничего общего с соломоновым решением это, конечно, не имело: Соломон решал мудрым сердцем, проникая в самую суть вещей. Но то, что она посоветовала, было, по крайней мере, мягким современным выходом, популярным вариантом решения проблем, иногда помогающим справиться с человеческой болью, не изменившейся со времен Софокла и Эдипа. На этом она их оставила и ушла.
— Я думала, вы отправились домой час назад.
Эти слова заставили Темпл замереть на месте. Они настигли ее, когда она пробиралась к выходу через «Каравансерай лонж». Голос Молины прозвучал прямо у нее над ухом: длинная рука закона дотянулась до Темпл даже за пределами зала для приемов.
Она обернулась:
— Э-э… мне нужно было сначала выпить.
— Если вы действительно нуждаетесь в выпивке, лучше было сделать это дома, — заметила Молина кисло. — Вам пора бы знать, когда следует остановиться.
— Я уже ухожу. Честно.
— Хорошо. Я вам позвоню, будьте уверены, — добавила Молина со сладким ехидством в голосе, — если случится что-то такое, о чем вам следует знать. А теперь — марш отсюда.
Темпл терпеть не могла повиноваться чужим распоряжениям, но ее энергия уже совершенно иссякла. У нее болело все, от бровей до пальцев на ногах, и эта боль уже достигла своего пика.
И все же она чувствовала себя точно солдат французского иностранного легиона пока тащилась между переполненными столиками «Каравансерай лонж», волоча за собой тяжелую сумку. К тому же, приподнятая атмосфера ее цепляла: пестрая суета приготовлений к шоу вызывала ностальгию по театру, и Темпл ненавидела свою слабость, мешающую ей влиться в эту суету. Представляете, сколько ниточек к преступнику разбросаны сейчас в этой толчее, ожидая хорошего следователя, чтобы связать их вместе?..
Громкие голоса заставили ее обернуться. У импровизированного регистрационного пункта для новых конкурсантов, сделанного из двух столиков, пока зал для приемов был недоступен, стояли две женщины. Одна была Линди, просматривающая списки и выдыхающая вулканические клубы дыма, а вторая, чьи блестящие черные волосы оттеняла черная кожаная куртка, устраивала ей небольшой скандал.
— …только приехала! — женщина, на взгляд Темпл, не имела таких роскошных форм, как у других стриптизерш, и выглядела весьма обычно. Правда, она не сняла темных очков, и Темпл подумала, что, может быть, у нее тоже синяки, которые надо спрятать.