Крах тирана
Шрифт:
Огромные мазандеранцы из охраны Лютф-Али-хана, не полагаясь уже на свои мечи, стаскивали с верблюдов зарбазаны и пробивали путь ядрами. Этот кошмарный путь Лютф-Али-хан преодолел с огромным трудом, ему не раз пришлось пускать в ход свою саблю. Лишившись почти всей охраны, он добрался до водопада, шум которого заглушался грохотом битвы, умножаемым метавшимся по теснине эхом.
Выбираясь из ущелья, остатки воинства Лютф-Али-хана продолжали нести потери, потому что наверху их ждали кумыкские ополченцы, прогнавшие шамхала Хасбулата. Но у них не хватило сил, чтобы остановить бегущих в панике кызылбашей. Подоспевшие аймакинцы бросились в погоню за уцелевшими врагами, и немногим
Чудом выбравшись из Аймакинского пекла, Лютф-Али-хан остановился лишь у Волчьих ворот, куда отступил шамхал Хасбулат с немногими нукерами, оставшимися от его дружины. О том, что большая часть ее перешла на сторону горцев, шамхал умолчал, сославшись на тяжелую битву с местными ополченцами.
Пушки и обоз Лютф-Али-хана так и остались в Аймаки, став трофеями победителей.
Собрав жалкие остатки своего воинства, удрученный Лютф-Али-хан велел всех пересчитать. Когда ему сообщили число выживших, командующий не поверил услышанному: от его почти тридцатитысячного войска осталось чуть больше тысячи, и многие из них было ранены.
Потери горцев составили около ста человек. С почетом похоронив погибших, собрав оружие каджаров и отправив в горы пленных, горцы решали, что делать дальше. Им уже было известно, что Надир-шах двинулся на Хунзах с другой стороны, взял Кази-Кумух и вот-вот нападет на Андалал.
– Там будет труднее, – сказал Тидур.
– Кто может, пусть идет на помощь андалалцам, – поддержал его Абу-Бакар.
– Все пойдем! – отвечали ополченцы.
– Пора раздавить эту гадину!
– Всем уходить нельзя, – отвечал Ахмад-хан. – Каджары могут вернуться.
Было решено, что местное ополчение составит отряд из лучших воинов, а остальные будут охранять Аймакинское ущелье, если кто-нибудь вновь захочет через него пройти.
Хунзахцы, получив свою долю трофеев и прихватив десяток больших и малых пушек, решили сначала вернуться к себе. Там их ждал нуцал Мухаммад-хан, который должен был решить, как действовать дальше. Тем более что пленные сообщили о том, что Надир-шах собирался встретиться с Лютф-Али-ханом именно в Хунзахе.
Муса-Гаджи с небольшим отрядом андалалцев, участвовавших в Аймакинской битве, уже мчался в Андалал. Он знал, что весть о блестящей победе над каджарами долетит раньше него, и гнал коня не для того, чтобы явиться домой героем, а чтобы поскорее увидеть Фирузу. Он знал, что она жива и ждет его в Согратле, и чувствовал, что уже сам не может без нее жить.
Останавливался он лишь для того, чтобы не загнать трофейного арабского скакуна, не привычного к горным дорогам. На привалах горцы вспоминали выигранную битву, но им хотелось побольше узнать и о приключениях Мусы-Гаджи, о котором рассказывали удивительные вещи. Однако, как они ни старались, добиться от Мусы-Гаджи ничего не могли. Ему было что рассказать, но все его мысли были заняты той, ради которой они совершил все. Не давало ему покоя и то, что свирепый Надир-шах уже подбирался к Андалалу. Мусе-Гаджи казалось, что именно он должен защитить Фирузу, именно он обязан снести голову ненавистному Надир-шах у.
Глава 96
Надир-шах о случившемся в Аймаки еще ничего не знал. Зато лазутчики доносили, что отряды горцев продолжают стекаться в Андалал. Но шах не придавал этому значения. Число горцев все равно было не сравнимо с его огромным войском. Это больше беспокоило Шахмана, который убеждал падишаха, что чем скорее он нападет на Андалал, тем вернее будет победа.
– У великого падишаха войско имеет порядок и безропотно исполняет повеления владыки, – говорил Шахман. – А у горцев – каждый сам
Сурхай же не советовал спешить, уверяя шаха, что андалалские старшины и сам хан Хунзахский вот-вот явятся на поклон, устрашенные грозным видом его непобедимого войска.
Шахман избегал встреч с Сурхай-ханом, но, выходя из шатра, они оказались рядом.
– Кое-кто и сам прибирал к рукам далекие земли, – напомнил Шахман, отведя глаза. – А лучше бы заботился о порядке в своем доме.
– Не тебе меня учить, что дозволено и что не дозволено. – Жалею, что не убил тебя, когда андалалцы изгнали тебя вместе с твоей наукой, – отвечал Сурхай.
Калушкин, наслушавшись разговоров придворных, истолковывал странную медлительность шаха так: «Видя Сурхая и уцмия власти своей покорными, Надир-шах час от часу в такую заносчивую гордость приходит, которую и описать трудно. Ожидает к себе на поклон хана Хунзахского да аварских старшин. И хочет со всего Дагестана потребовать в службу до двадцати тысяч, а остальных перевести на житье в Персию».
Однако, отбыв набирать наемников, уцмий Кайтага так и не возвратился. Служить шаху горцы не желали. А жители Унцукуля на письмо шаха о посылке к нему трехсот воинов, которым он обещал хорошо платить, прямо ответили: «Не только трехсот, но и одного человека не дадим».
Все это приводило шаха в бешенство, но он все еще выжидал. Надир целыми днями смотрел на Андалал, будто надеясь разглядеть где-то там, в цветущей дали, предмет своего особого интереса – прекрасную Фирузу. Иногда ему начинало казаться, что он больше не хочет войны. Что, вернись к нему Фируза, открой она ему свое сердце, он уйдет обратно, не сделав больше ни одного выстрела. Ему чудилось, что Фируза уже пишет ему письмо, обещая свою любовь, если он оставит ее родину в покое, в этом цветущем виде, с обильными пастбищами, щедрыми полями и садами, полными чудесных плодов. Но потом Надир стряхивал с себя это наваждение и понимал, что должен уничтожить этот мираж, зовущийся Андалалом, и пока не сделал этого лишь потому, что надеялся на благоразумие горцев. Ему не хотелось напрасно губить свои отряды, они пригодятся ему для войны с Россией.
Когда ему сообщили, что от горцев пришли депутаты с письмом, он опять вспомнил о Фирузе. Пусть бы она его попросила, и он бы оказал горцам свою милость…
Пробежав письмо, секретарь широко раскрыл от удивления глаза. Надир-шах понял, что в письме содержится вовсе не то, чего ждал, но все же приказал:
– Читай!
Письмо это оказалось от ученого Ибрагима-хаджи Гидатлинского. В нем говорилось: «Эй, общество Надир-шаха, зачем вы идете на нас, разве мы не такие же мусульмане? Вы отомстили за все Сурхай-хану. Богатство, как вы утверждаете, собранное с ваших земель, вы у него отняли. Вы лишили его всего. Что вы хотите от нас услышать и что вам от нас нужно? Если вы идете, чтобы обратить нас в ислам, как неверных, то в этом нет никакой надобности, ведь мы мусульмане, а не неверные. Если вы идете, чтобы наложить на нас подати и повинности, то мы заявляем, что мы не рабы, а свободные люди, никому не платим податей и повинностей и не собираемся этого делать. Мы никого не грабим и не угнетаем. Нас не остановят ни ваше многочисленное войско, ни ваша мощь. Побеждает не тот, у кого много войска, а проигрывает не тот, у кого его мало. Известно много случаев, когда малочисленное войско обращает в бегство многочисленные войска. Вы возвращайтесь домой, ради Аллаха, с вашей гордостью. Мы не хотим с вами воевать, хотя мы знаем, что одолеем вас, ибо сказано: «Кто борется за справедливость, тот победит»».