Крапленая
Шрифт:
Поглощенная приготовлением лэнча, Катя не услышала, как на цыпочках прокрался на кухню Андрэ, и вздрогнула, когда у самого ее уха раздалось зловещее:
– Ну так кого резать будем?
Вздрогнув от неожиданности, она резко обернулась. Андрэ стоял за ее спиной со зверским выражением лица. В его руке был зажат ее самый большой кухонный нож.
– Т...ты чего, спятил?
– Да вроде нет. Командуй. Куда его всадить? – Он ловко играл ножом, как жонглер пропуская его между пальцами. – К длинной шее и птичьей голове добавилось полотенце, которое он, умывшись, оставил на плечах.
– С этой белой оторочкой вокруг шеи ты окончательно стал похож на стервятника.
– Должно быть оттого, что учуял стерву, - парировал он.
– Положи-ка нож на место, мон шер ами.
– Что, страшно? – рассмеялся Андрэ, бросая холодное оружие на стол.
– Идиот, - пробормотала Катя, переводя дух и возвращаясь к прерванному занятию. – Вот и впускай после этого кого попало в дом.
– Примерно то же самое подумал и я, когда ты вздумала дразнить меня в моей квартире. Долг платежом красен.
– Выгоню на улицу, будешь знать.
– Ну-у, я же тебя тогда не выгнал.
– Ладно. Квиты. Садись за стол. Вон там, в стеклянном шкафчике можешь выбрать спиртное. Только не вздумай напиваться, как однажды, в вагоне-ресторане.
– Не волнуйся. Я ж практически не пью. А в тот день уж очень муторно на душе было.
После трапезы они катались по Москве. Прошлись по Красной площади, побродили по Донскому монастырю, обследовали снаружи и изнутри Храм Христа Спасителя.
– Поскольку я твоя должница по части представлений, - сказала Катя, - я взяла билеты сразу в несколько театров, если захочешь.
– Это ж великолепно. Какая ты молодец!
– Ну-у, я подумала, надо же чем-то забить вечера. А то, если будем сидеть и смотреть друг на друга, умрем со скуки. – И, не давая ему времени ответить гадостью на гадость, докончила: - Сегодня, например, мы идем в Большой театр, на Жизель.
– Кэтрин... Кажется, ты слишком серьезно восприняла свои обязанности гида и гостеприимной хозяйки. У меня нет слов.
С наступлением вечера они удобно устроились в партере, очутившись в объятиях пурпурного бархата, золота и света. Вертя во все стороны головой, Андрэ разглядывал золотые кольца ярусов, опоясывающие партер, помпезную царскую ложу, задрапированную красным бархатом с золотой бахромой и тяжелыми кистями, изящных муз в медальонах на круглом плафоне, с которого восьмилепестковым сверкающим цветком свешивалась огромная хрустальная люстра.
– Я чувствую себя здесь чем-то вроде маленькой жемчужинки от ожерелья, закатившейся в уголок роскошной шкатулки, - заметила Катя.
– Ну а я тогда буду той случайной песчинкой, вокруг которой дозревает Кэтрин-жемчужина, - лукаво улыбнулся Андрэ.
С торжественно-медлительным угасанием света все его внимание сосредоточилось на сцене, отгороженной от него и от всего зала тоже красным и тоже бархатным занавесом с советской символикой – звезда, серп и молот, «СССР».
Магия музыки и танца, сообща творящих чудо всей гаммы человеческих эмоций, целиком завладела Катей. Непревзойденные русские балерины облекали в движение и формы прекрасную французскую музыку Адана. Она настолько была зачарована ею, что все остальное для нее перестало существовать. Увы, ненадолго.
В антракте в театральном буфете они лакомились едногубками с красной и черной икрой, чинно прогуливались в колоннаде просторного фойе под пристально-улыбчиво-задумчивыми взглядами корифеев русской оперы и балета, наблюдавших за ними со стен. Андрэ был облачен в кремовый костюм и шоколадного цвета трикотажный пуловер, без галстука. Катя – в белое атласное платье, с глубоким мягким вырезом на спине, украшенное длинной ниткой натурального жемчуга, небрежно завязанной узлом. Туалет завершали сумочка и туфли из золотисто-перламутровой кожи.
С каждым шагом, который она делала по фойе в сопровождении мужчины, синеокая затворница, так долго томившаяся за уродливой личиной, все свободнее расправляла плечи, все независимее откидывала назад голову. Должно быть именно так ведет себя незаслуженно осужденный человек, проведший долгие годы в темнице. Оказавшись наконец на воле, он сначала делает первые робкие и неуверенные шажки, потом, вспоминая об изначальной своей независимости, снова желает заявить миру о том, что он есть, что ему причитается определенное пространство в этом сколь прекрасном, столь и жестоком мире людей и вещей.
«А ведь на меня обращают внимание!
– отметила Катя, опираясь на руку, предложенную Андрэ. – Я больше для них не пустое место. Женщины разглядывают мой туалет и прическу, мужчины – фигуру. Они наконец-то заметили, что я существую. Сегодня я – нормальный человек. Я не лопаюсь от злости, от неутолимой жажды мести, я не прячусь сама и никого не выслеживаю. Интересно, надолго ли меня хватит.»
К концу балета Андрэ выглядел утомленным, хоть и старался держаться. Видно сказывался перелет и сопряженные с ним волнения. Заметив это, Катя не докучала ему разговорами и, как только они оказались дома, предложила сразу лечь. Он благодарно кивнул.
Вытащив из шкафа одеяло и заранее приготовленный комплект постельного белья, она небрежно швырнула все это на диван.
– На. Стели себе сам. Спать будешь здесь. – И, словно разом забыв о нем, направилась в спальню. Но в дверях задержалась: - Проголодаешься - где кухня и холодильник знаешь. И вообще. Раз уж ты здесь... и пока ты здесь, чувствуй себя как дома. – Она повернулась к нему спиной чтобы уйти.
– Кэтрин! – окликнул он.
– Да?
– Спасибо тебе. Спокойной ночи.
– И тебе того же, Андрей. – Она захлопнула за собой дверь.
«Нужны мне были эти неудобства, - раздражалась Катя, стягивая с себя вечерний туалет. – Даже переодеваться как-то некомфортно, когда знаешь, что рядом, за дверью дрыхнет посторонний мужик. А как прикажете пройти в ванную или на кухню? Может еще на цыпочки встать? Черт знает что.» Это была снова «Катька-Швабра», озлобленная на весь мир.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Утром за завтраком она небрежно поинтересовалась:
– Как долго ты намереваешься здесь пробыть?