Красавица и Бо

Грей Р. С.

Но знаю, что лучше не надо. В данный момент ей не нужно сочувствие, ей нужно пережить ночь, отдохнуть и проснуться с надеждой на следующий день. Эту надежду я и дам.

— Вы, ребята, репетировали вальс? — спрашиваю я, огибая остров и направляясь к ней.

Она подпирает рукой подбородок и вздыхает:

— Да, но я все время наступала Линкольну на ноги. Уверена, что он собирается рассказать Престону, как плохо я танцевала, и, что еще хуже, мне придется вернуться через две недели и повторить все сначала. Я должна просто позвонить и сказать, что у меня сломана

нога или что-то в этом роде.

— Давай, — говорю я, протягивая ей руку, чтобы она взяла ее. — Мы попрактикуемся, если ты не против.

У нее отвисает челюсть:

— Серьезно?

— Да. Если я могу это сделать, то сможет и любой другой. Ты просто разволновалась из-за всей этой глупой драмы.

Она зажимает рот и отворачивается, нахмурив брови:

— Это не глупости.

Перспектива — это еще один урок в юридической школе.

— Ты права. Это не глупости, — делаю шаг вперед, держа руку вытянутой. — Я не могу исправить ситуацию с Престоном, но могу научить тебя танцевать. Это должно немного помочь, верно?

Я наклоняюсь так, что оказываюсь почти на одном уровне с ее глазами. Она поднимает на меня взгляд, и вечерний свет, проникающий из сада, отражается в ее карих глазах. На лице написано такое искреннее выражение благодарности, что я застигнут врасплох.

— Я уже знаю все шаги, — говорит она. — Так что тебе не обязательно начинать с самого начала. Наверное, я просто сбиваюсь, когда все ускоряется.

— Хорошо, тогда мы начнем медленно.

Она сглатывает, опускает взгляд на мою руку, а затем встает, принимая мое приглашение. Ее правая рука ложится в мою левую, и я с удивлением замечаю, что она дрожит. Слегка сжимаю ее, пока моя правая рука обхватывает Лорен и ложится на лопатку. Она дрожит, легонько касаясь кончиками пальцев моей руки, как будто боится прикоснуться ко мне. Если бы мы были на танцполе на официальном мероприятии, я бы подошел ближе, но я не сокращаю разрыв между нами. Лучше держаться на расстоянии вытянутой руки. Едва прикасаясь к ней.

— Здесь нет музыки, — со смехом замечает она.

Качаю головой:

— Она нам и не нужна. Просто следуй моему примеру и слушай счет. В вальсе используется такт на три счета: 1, 2, 3; 1, 2, 3.

— Да, знаю.

— Хорошо. Ты готова?

Она кивает, и я начинаю с левой ноги и делаю шаг вперед, затем в сторону правой ногой, а затем вместе. Правую ногу вперед, левую в сторону, вместе. Прошло много времени с тех пор, как я в последний раз танцевал вальс, но это стало для меня второй натурой, как езда на велосипеде. Продолжаю считать, пока мы не находим ритм.

Брови Лорен удивленно приподнимаются, когда мы огибаем кухонный остров:

— Ты действительно хорош, намного лучше, чем парни, с которыми я танцевала. Ты танцевал котильон, когда был в моем возрасте?

Я улыбаюсь:

— Нет. Моя мама научила меня танцевать.

— Хм.

Мы продолжаем двигаться медленно. Движения Лорен роботизированные и напряженные, как будто она не вполне доверяет мне вести ее.

— Мама подумала, что мне важно уметь танцевать, даже если я не смогу танцевать котильон.

Расслабь плечи и позволь мне вести. Ты борешься со мной.

Она смеется и смотрит вниз на свои ноги, как будто это самая неприятная часть тела:

— Правда?

Я крепче сжимаю ее правую руку:

— Да. Расслабься.

Без сомнения, половина ее проблемы заключается в том, что парни, с которыми она танцует, сами ужасные танцоры. Она была вынуждена научиться вести, потому что они с треском провалились в этом.

Она делает глубокий вдох, и напряжение в ее плечах постепенно спадает.

Мы продолжаем двигаться, еще несколько раз повторяя движения, а затем Лорен неуверенно улыбается:

— Лучше?

— Немного. Знаешь, я почти испытываю искушение научить тебя вести и позволить тебе взять все под контроль во время репетиции котильона.

Она смеется, и в этом звуке звучит чистая невинность:

— Не думаю, что Престону это понравится.

Кого волнует, что думает Престон? Я и забыл, как много внимания подростки уделяют мнению окружающих.

— Тебе бы это понравилось, когда ты был 17-летним? — продолжает она. — Если бы девушка умела вести?

Мне хочется рассмеяться над ее вопросом. Когда мне было 17, мои школьные танцы были похожи не столько на вальс, сколько на секс в одежде. Девушки, с которыми я встречался, не носили пышных платьев и туфель на каблуках.

Жизнь, которую я прожил, научила меня быть лидером. Рано или поздно ей тоже придется научиться быть такой. Ей нужно стать жестче. Самый трудный урок для большинства детей ее возраста — не позволять говнюкам с «острова Сент-Томаса» (или откуда бы то ни было) диктовать свое счастье. Я говорю ей, что в те времена меня бы впечатлило, если бы девушка умела танцевать, если бы она была уверенной и смелой.

Она загорается от моей поддержки и вскоре расслабляет свои ноги и двигается с вновь обретенной свободой. Мы кружим по кухне ее родителей, пока она не начинает улыбаться и смеяться, оставляя позади все следы своего плохого дня.

Мне трудно отстраниться, когда я вижу, что у нее получается. Моим первоначальным намерением было помочь ей почувствовать себя лучше, но танцы пошли и мне на пользу. Давненько я не давал себе волю.

Ее щеки раскраснелись, к тому моменту, как мы закончили танцевать, и я отпускаю ее руку. Лорен склоняется в преувеличенном реверансе. А я отвешиваю легкий поклон.

— Чувствуешь себя лучше? — спрашиваю я с нежной улыбкой.

Она с энтузиазмом кивает:

— Да! Спасибо! — затем ее взгляд встречается с моим. — Я серьезно.

Я отмахиваюсь от этого, как от пустяка, но на самом деле это не так.

Она наливает немного воды и протягивает мне. Выпиваю все в несколько глотков и уже собираюсь уходить, когда она говорит.

— Мне было интересно… если ты не танцевал котильон и тебе не нужно было ходить на такие танцы, почему твоя мама считала, что для тебя важно уметь танцевать вальс?

— Она просто так считала. Манеры, этикет, танец — все это много значило для нее, поэтому она настояла на том, чтобы научить меня.