Краш-тест
Шрифт:
– Меня терапии учили классические врачи, - Максим достал из сумки бланк больничного и лист бумаги. – Пневмония теперь хитрая, гнездится точечно, просто так ее можно и пропустить. Но у тебя чисто. Классический вирусняк. Я тебе сейчас список напишу, что купить и что делать.
– Врешь ты все, - сказала я, глядя, как он пишет. – Никакой ты не врач.
– Почему? – удивился Максим.
– У врачей не бывает таких почерков. У тебя каждую букву разобрать можно.
– Ну извини, так вышло. Больничный я сам проведу, только дату потом поставим. Лежи, пока не поправишься.
– А это легально? – спросила я.
– Больничный?
– хмыкнул Максим, заполняя печатными буквами графы. – Конечно, нет. То есть в теории я имею право выписывать больничные как врач медицинского учреждения. Но у меня на руках не должно быть чистых бланков. Знаешь, Нин… по сравнению с тем, что мы делаем на работе, это, как говорил Остап Бендер, невинная детская игра в крысу. Кстати, что за игра в крысу, не знаешь?
– Пятнашки, - я смотрела на него, ожидая продолжения.
Максим отложил ручку и посмотрел на меня. Этот обмен взглядами был как система «свой – чужой». Стоит говорить или нет.
– В общем… Все стало понятно, еще когда я был заведующим в Северной. А уж когда пришел в офис… И сначала очень хотелось надеть белое пальтецо, забраться на гору и крикнуть оттуда: эй, вы все пидорасы, а я Д’Артаньян. В конце концов, какая лично мне с этого выгода? Я клерк на зарплате. Лучше чинить руки-ноги и спать спокойно.
– Видишь ли, Максим… Я точно не гожусь в Д’Артаньяны. И белый цвет меня полнит. Но мне очень интересно, почему ты все-таки этим занимаешься, если лучше чинить руки-ноги?
– Нина, тебе я могу сказать. Только учти, это прозвучит пафосно. Во-первых, я это сделал. Поликлиники. Пусть не с самого нуля, но вытащил на себе. И мне просто жаль, если все развалится. Жаль своего труда. А во-вторых… Ты же знаешь, что мы открываем их в тех районах, где не хватает обычных. Ну да, нам выгода. И людям, которые в них ходят, тоже. Не надо сидеть по два часа в очереди или записываться на узи за два месяца. Вот поэтому когда – заметь, я говорю «когда», а не «если» - к нам придет проверка из Следственного комитета, мы будем сидеть и заполнять липовые карты, прописывать липовые приемы, чтобы оправдать списанные по ОМС деньги. То есть совершать экономическое преступление, которое тянет на несколько лет тюрьмы.
– То есть ты будешь подставлять свою задницу ради теток, которые пишут на сайт жалобы, что сидели в очереди целых двадцать минут?
– Нин, ты плохо слушала. В первую очередь я буду это делать ради своего труда. Спустись на землю, это система. Мы не в кино, где герой-одиночка сражается с мафией. Ты же знаешь, что ОМС покрывает в лучшем случае половину наших затрат. И не только у нас. В официальном здравоохранении ничем не лучше. А зарабатывать в поликлиниках нам запрещено. Можно умыть руки и гордо уйти, любуясь своей кристально чистой совестью. А можно попытаться сделать что-то нужное и полезное людям, играя по правилам казино. Я на стороне зла, потому что у него печеньки.
– Максим, ты рассказываешь мне, как первоклашке, что бизнес – это грязное дело. Ты правда думаешь, что я этого не знаю? Я разве просила тебя оправдываться? Мне просто были интересны твои мотивы. Одно дело, если б ты имел свой кусок пирога, так ведь нет. Ничего, кроме зарплаты и сомнительного статуса. Одни проблемы. А так… я вполне тебя понимаю, потому что привыкла ценить результаты своего труда.
– Я в тебе не ошибся, Нинка, - Максим посмотрел на часы. – Короче, отправь мужа за всей этой бедой в аптеку и начинай принимать.
Мужа? Ты правда не заметил, что мужем здесь и не пахнет? Или заметил, но хочешь, чтобы я это подтвердила?
Не успела я открыть рот, как Максим встал и сказал:
– Я бы и сам сходил, но уже опаздываю. Встреча через сорок минут. Давай, лечись как следует.
Он быстро оделся и ушел. А я стояла, смотрела на дверь и думала, что вот он и явился – пушной зверек. Потому что я влюбилась. По уши и безнадежно.
= 19.
2 октября
«Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора. Весь день стоит как бы хрустальный, и лучезарны вечера».
Прав был Тютчев, ой как прав. И не только насчет погоды. Конец сентября действительно выдался дивным – ясным, солнечным, тихим. Хотя я любовалась на него исключительно из окошка. И таким же ясным и солнечным бывает начало безответной, безнадежной любви. Безнадежная любовь – это всегда осень. Дорога в никуда. А никуда – это зима, которая, как известно, будет вечной.
Такое со мной было лишь однажды – в девятом классе, когда к нам пришел новенький, Никита Мареев. Он смотрел на меня как на пустое место, но целый месяц я была счастлива только от одной мысли, что утром приду в класс и увижу его. Потом у них с Ленкой Крестовой закрутился роман, и моя радость превратилась в страдания, которые продолжались целый год.
Утро начиналось с того, что звонил Максим и спрашивал, как я себя чувствую. Правда, потом мы обсуждали работу, которую я делала, лежа на диване с ноутбуком на животе, но это уже были мелочи. Главное – вечером я засыпала с мыслью о том, что он позвонит. Чувствовала я себя ужасно, поправлялась медленно, несмотря на все выписанные Максимом таблетки и полоскания – за которыми, кстати, попросила сходить соседку. И все-таки настроение у меня было прекрасным. Даже презенты от Германа не могли его сильно испортить.
Иногда из глубин сознания всплывала Нина-старая-зануда, которая весьма толсто намекала, что эйфория не по делу. Ну звонит он тебе, интересуется самочувствием, обсуждает с тобой работу, говорила она, и что? Домой-то все равно идет к Зае. Ужинает с ней, смотрит кино в обнимку, ложится с ней в постель, между прочим. Она варит ему борщи, покупает трусы, а ее мама считает его почти зятем.
Плевать, отвечала Нина-девочка-припевочка. Без аргументов. Просто плевать.
Вот теперь я уже могла вообразить что угодно. Даже не краснея. И иногда ловила себя на том, что лежу, уставясь в пространство, с блаженной улыбкой. И кино на этом мысленном экране крутится определенно для взрослых.