«Красин» во льдах
Шрифт:
— Обед прозеваете! Обедать!
Шпанов появлялся с пачкой телеграфных бланков в руках. Он был беспокойным корреспондентом-репортером — вечно настороженный, выискивающий новые темы, в любую минуту готовый отправить радиотелеграмму в свою редакцию.
Начальником санитарной каюты был Анатолий Иванович Щукин — фельдшер нашего ледокола, который позволял себе громогласно оспаривать одно из убеждений Фритьофа Нансена. Нансен считал, что употребление спирта в полярных походах вовсе не обязательно и даже с наибольшим успехом может быть заменено употреблением сладостей. Щукин подобного «ляпсуса» знаменитому норвежцу не мог простить. Во всем остальном Щукин оставался безукоризненным работягой. Не было такой ночи, в течение которой фельдшера Щукина не будили бы шесть или семь раз: тому надо
— Раниус чепуховикус, — безошибочно определял фельдшер состояние раны, если больной пришел к нему с небольшой раной.
Если же у больного был ожог, Щукин ставил диагноз:
— Ожогус ерундовикус.
Щукин снабжал страдавшего «ожогусом» баночкой «мазикуса».
Как правило, действие щукинского «мазикуса» оказывалось достаточно благотворным.
У самого Анатолия Ивановича в течение всего времени плавания, не знаю из-за чего, болела нога. Он прихрамывал и лечился той жидкостью, необходимость которой в полярных походах отрицал Фритьоф Нансен.
— Фритьофус Нансениус, — разводил руками Анатолий Иванович, — головикус грандиозус, а заскокус несомнениус!.. Заскок, — пояснял он, переводя свою речь на русский, когда собеседник отказывался его понимать. — Заскок! Понятия нету. Бывает.
Начальником Анатолия Ивановича был доктор Средневский, в обязанности которого входило не только наблюдение за состоянием здоровья красинцев, но и заботы о продовольствии. Выполнял обязанности свои — члена продовольственной тройки — доктор Средневский очень добросовестно. Он не только возился с ящиками консервов, горами соленой трески и мороженого мяса, но и своими средствами добывал нам в Арктике свежую дичь. Так, в Кингсбее в один только вечер он ухитрился подстрелить почти два десятка отличных уток, которыми на следующий день мы с удовольствием пообедали.
Доктор Средневский был прекрасный охотник. Редко можно было зайти в его каюту и не застать на столике мертвую птицу, запрокинутая головка которой свешивалась со стола.
Доктор Средневский, подобно Южину, мог много и долго читать. Много читала также вторая из двух женщин на судне — Любовь Андреевна Воронцова, попавшая в экспедицию в качестве стажерки-радистки. Коротковолновая «Красина» забастовала, и у Воронцовой таким образом оказалось достаточно времени, чтобы предлагать свои услуги всюду, где они могли быть полезными. Она помогала фельдшеру Щукину ухаживать за больными итальянцами, когда они были спасены и приняты на борт корабля. Она же могла помочь любому из нас, пришив отвалившуюся пуговицу, хотя чаще всего пуговицы пришивали мы сами, а у Любови Андреевны только брали иголку и нитки.
Джудичи, описывая людей красинской кают-компании на страницах своей газеты, писал о Воронцовой как о «синьорине, которая целыми днями глотает папиросы и книги».
«Синьорина в возрасте от пятнадцати до тридцати лет», — определял Джудичи ее возраст.
Воронцова ко всему еще обучала доцента Гуля русскому языку.
Обыкновенно они сидели вдвоем в одном из углов кают-компании, за желтым круглым столиком.
Воронцова не говорила по-немецки, а Гуль только начинал делать первые шаги в изучении русского языка.
Нередко их прерывал Джонни Страубе, молодой помощник Чухновского, второй летчик на самолете. В присутствии Джонни Страубе становилось удивительно весело. Увидеть Страубе не улыбающимся было бы так же странно, как обнаружить улыбку на суровом лице второго бортмеханика Федотова. Страубе — самый молодой из счастливой семьи чухновцев, Федотов — по возрасту самый старший. Страубе — весь в шутке, в юношеском задоре. Но юноша-весельчак Страубе умел быть не по-юношески серьезным, хотя даже в наиболее серьезные минуты жизни не переставал улыбаться. Тридцатилетний Чухновский не мог не чувствовать в двадцатичетырехлетнем Джонни ученика, на которого может положиться учитель.
Но так же он мог положиться и на обоих бортмехаников самолета, первого — Шелагина и второго — Федотова. Они как бы составляли неотделимую часть самолета. Оба реже других показывались в кают-компании. Но их редко можно было застать и в каюте чухновцев. Похоже было, что Федотов и Шелагин ревновали трехмоторный «Юнкерс», стоявший на спардеке, друг к другу. Они ползали внутри и на поверхности самолета, обтирали, осматривали и подготовляли его едва ли не большую часть суток. Работали они всегда молча, хотя широколицый, улыбающийся Шелагин был вовсе не прочь послушать и порассказать. В присутствии друг друга Федотов и Шелагин не произносили ни слова, искоса один на другого поглядывая, не работает ли другой лучше или быстрее, чем он.
Пятым в семье чухновцев был Алексеев — летнаб, очень высокий, с молодыми насмешливыми глазами, на редкость спокойный и находчивый человек.
Он был мастер на все руки. Изобретательность его не однажды спасала положение дел. Уже в середине похода, незадолго перед отлетом нашего «ЮГ-1», Шелагин обнаружил отсутствие креномера — прибора, определяющего степень наклона самолета. Алексеев создал прибор буквально из ничего. Он раздобыл на судне кусок водомерной трубки, над огнем согнул его край, запаял и получил таким образом необходимую трубочку с закрытым дном. Однако гораздо сложнее оказалось подыскать и приготовить жидкость, годную для креномера. Нужна была жидкость, которая не смачивала бы стекло и в которой воздушный пузырек был бы ясно и хорошо виден. Алексеев перепробовал десятки различных жидкостей, под конец остановился на хинной настойке. Настойка, однако, показалась чрезмерно темной. Алексеев разбавил ее спиртом и получил требуемый состав. Креномер, кустарным способом сделанный в последнюю минуту летнабом, выручил летчиков. Алексеев был фотографом, химиком и радистом. Каждая из этих специальностей ему пригодилась.
Алексеева в экспедиции любили как милого шутника.
Однажды, когда «Красин» стоял во льдах, Алексеев показался на палубе ледокола в фуражке с белым летним чехлом.
— Анатолий Дмитриевич, Арктика! Лед и мороз минус восемь, а вы в летней фуражке!
Алексеев поднес к козырьку руку:
— Согласно приказу Реввоенсовета, обязан, как военный летнаб, в июне месяце носить летнюю форму.
Таковы были люди, которыми руководил обаятельный Чухновский. Его лицо, так часто покрывавшееся густым румянцем, и юношеские глаза на первый взгляд меньше всего свидетельствовали о замечательной воле и мужестве этого человека. Не знаю человека, который был бы скромнее его. Еще прежде, чем он со своими товарищами прославил экспедицию нашего ледокола, Чухновский сделался всеобщим любимцем красинцев.
Мы все относились к нему как к первому человеку в экспедиции, но сам он этого словно не замечал. Он производил иногда впечатление человека застенчивого и часто краснел. А между тем к началу похода «Красина», несмотря на свою молодость, Борис Григорьевич был уже известен как арктический летчик — один из пионеров советской авиации в Арктике. Он родился в 1898 году. Ленинградец, а по тем временам еще петербуржец, он окончил реальное училище в Гатчине и был принят в Морской корпус. В 1917 году вместе с третьей ротой этого корпуса он выступил против правительства Керенского, и это было началом его верной службы делу Советской республики. Окончил морскую авиационную школу, был начальником Ораниенбаумской морской летной дивизии. В 1919 году отправился на фронт гражданской войны, воевал в Каспийской военно-морской дивизии. После фронта Чухновский поступил в Морскую академию и в 1924 году по поручению академии участвовал в научной экспедиции на Новую Землю. На Новой Земле за четыре года до красинской экспедиции произошла случайная встреча профессора Самойловича и Чухновского. Год спустя Чухновский вместе с летчиком Кальвицем совершил по тем временам очень трудный перелет из Ленинграда на Новую Землю. По пути летчикам пришлось сделать посадку на Канином Носу, полуострове, по которому кочевали тогда еще полудикие ненцы. Кочевники приняли самолет за чудо, а летчиков чуть ли не за богов. Вскоре они убедились, что «свалившиеся к ним с неба» два человека — просто добрые и смелые русские люди.