Красивые, дерзкие, злые
Шрифт:
Этим субботним вечером, вернувшись домой, Валя чувствовала себя особенно одиноко. Кому приятно в законный выходной куковать в пустой, печальной квартире? Да еще и холодина, как назло: никаких шерстяных носков не напасешься, а вода в трубах, вместо того чтобы греть, только булькает и переливается. Что поделаешь – смутные времена, становление капитализма, да еще и октябрь... Старушки (возле подъезда, на скамейке, как и положено, существовал целый бабулькин клуб) уже раз пять по поводу холода в квартирах в «Вечернюю Москву» писали. Требовали призвать к ответу раздолбаев-коммунальщиков и лентяев-префектов. Только не те сейчас времена, когда письма в газеты помогают. С дубаком в доме ни одна газета не совладает. Одно спасение – допотопный, чуть ли не из маминого приданого, каминчик. В смысле, обогреватель. Электричества, конечно, кушает изрядно – но не помирать же теперь холодной смертью? Хотя, наверно, в связи с наставшим капитализмом скоро придется и на киловаттах экономить. Валя читала, что в Шотландии, например, энергия настолько дорогая, что население в ледяных квартирах зубами клацает, а обогреватели не включает, шиллинги, или что там у них, жмотит.
В общем, черт его разберет, этот капитализм... С одной стороны, конечно, здорово, что у нас теперь общество равных возможностей, свобода, валюта, демократия и прочие бла-бла-бла. А с другой... Так сложно жить стало. Так непредсказуемо. Так зыбко. И, что особенно горько, никто теперь не дает никаких гарантий . Ни в том, что новая меховая шапка продержится в твоем гардеробе хотя бы сезон – еще до Нового года с головы не сорвут. Ни в том, что с работы не попрут – без всяких, разумеется, выходных пособий. И никто, блин, ни за что не отвечает. Ни за досуг, ни за безопасность, ни за здоровье – живи как знаешь. Может, коммунисты и правы, когда на эти темы на митингах рьяно орут.
Валя ни на какие митинги, естественно, не ходила и претензий государству не предъявляла – в ее возрасте смешно, как-нибудь сама проживет, не пенсионерка, не хворая. Но обида – глубоко саднящая, тяжелая, горькая – у нее была. Не за себя, конечно, ей от правительства никаких милостей не надо, – за маму. Ведь погубили мамочку, уморили – и никто за это наказания не понес. И не понесет никогда...
Сколько Валя себя помнила, они с мамочкой всегда жили душа в душу. Дружили. Ни детские капризы единению не мешали, ни подростковые придури. И от того, что папы у нее не имелось, Валя не страдала – приняла на веру мамины слова, что «лучше вдвоем, чем алкаша в семье терпеть».
Мама была удивительным человеком, дочь ей даже завидовала – у самой-то никогда не получалось, чтоб в любой ситуации, пусть самой пиковой, даже голоса не повысить. А вот мама – не повышала. Вместо этого молчала, перебирала старенькие, еще прошлого века четки – они у Вали теперь на почетном месте, под стеклом серванта, лежат – и спокойно предлагала, каким именно образом выбираться из сложного положения. И, конечно, мамочка была самой доброй. Самой понимающей. Самой красивой. И всегда молодой – до того дня, когда она заболела.
Болезнь, воспаление почек, или, по медицинской терминологии, нефрит, мамуля долгое время считала пустяковой. Все пыталась «малой кровью» обойтись – диетой, гомеопатией, напитком из травы со смешным названием «пол-пала». От Валиных призывов лечь в больницу и раз и навсегда хорошо пролечиться отмахивалась: «Ну их, доченька, эти больницы, – сама же видишь, время сейчас какое. У них там, говорят, даже анальгина нет, с собой надо приносить, и инфекции всякие. Даже СПИД этот ужасный уже в Москве, говорят, появился, а одноразовых шприцев как не было, так и нет. Я уж как-нибудь дома полечусь, можно?»
Валя – не зверь же она! – и не настаивала. Тем более что и чувствовала себя мама вполне прилично, и выглядела свеженько, дочка только потом поняла, что постоянный румянец – это от повышенной температуры... Врачи, гады, тоже никакой тревоги не били – выписывали и выписывали разные дурацкие таблетки и в больницу маму класть не спешили. Участковая докторша обожала, как всегда, на бегу повторять, что домашняя обстановка вкупе с любящей дочерью – лучшие лекари...
Ну а когда маме стало совсем плохо и «Скорая» все-таки примчала ее сразу в реанимацию, оказалось, что уже слишком
«Острая почечная недостаточность, – объяснил Вале усталый доктор. – Ситуация, к сожалению, тяжелейшая. Практически безнадежная. Продукты распада из организма уже не выводятся...»
– Только не говорите мне, что ничего нельзя сделать, – вскинулась Валя.
– Отчего же нельзя? Можно, – пожал плечами врач. – Маме вашей гемодиализ нужен – то есть аппарат «искусственная почка». Два раза в неделю, часов на пять, подключать нужно...
– Так за чем дело стало? Подключайте! – потребовала Валентина.
– Не все так просто, – вздохнул доктор.
И популярно объяснил: «искусственная почка» – большой дефицит. Раньше, при социализме, на нее была просто очередь – огромная, но некоторым все же везло, дожидались. А сейчас экономика рыночная, и очередей больше нет. Зато и стоит единственный сеанс гемодиализа столько, что у Вали самой в пояснице закололо – от страха за маму. И от ужаса, что ей никогда не раздобыть таких денег...
– Но что же делать? – растерянно вымолвила она. – Если нечем платить – так и умирай? И государство наше – это спокойно допустит? Но ведь мама – она всю жизнь на него работала. И прописка у нее московская, и полис есть...
– Извините, девушка, – коротко вздохнул врач. – Но не я эти правила устанавливал. – И жестко добавил: – Решать, конечно, вам. Только предупреждаю: без гемодиализа ваша мама проживет от силы несколько дней.
– Какая подлость... – еле слышно прошептала Валя.
...На первый сеанс гемодиализа она наскребла почти без труда, просто выгребла по сусекам все свои заначки. На второй – тоже добыла, но уже с трудом. На третий – пришлось занимать. Ну а дальше деньги кончились. И Валя целый план действий составила. Из многих пунктов. Реальных, вряд ли возможных, а то и вовсе фантастических – например, написать в Минздрав, изложить ситуацию и попросить помощи. Или – найти банк, который бы дал долгосрочный кредит.
Из Минздрава, ясное дело, пришла отписка, в банках над Валей только посмеялись: «Мы и друзьям-то кредиты не даем, невыгодно – а тут вы, да еще и долгосрочный просите! Нереально...» А вот друзья – не девицы, конечно, от этих только сочувственных слов дождалась, а Степан с Петькой – ей реально помогли. Оплатили из своих средств целых три сеанса гемодиализа и даже обиделись, когда Валя начала обещать, что деньги им обязательно вернет. И еще Степан с Петром пообещали, если уж другого выхода не найдется, помочь ее «шестерку» продать: «Хотя она, конечно, у тебя развалина, за нее много не выручишь...»
Но окончательно, то есть навсегда, ей помог шеф. Григорий Олегович из «обналичковой» конторы – тогда, два года назад, они именовались еще не «Протоном», а чем-то не менее звучным, «Альфа-Центаврой», кажется.
Валя шефа, кстати, ни о чем и не просила – он ее сам вызвал. И потребовал объяснений: почему, мол, людей пугаешь? Являешься на работу бледная, рассеянная и несчастная? Она и объяснила – и, пока рассказывала, не удержалась, заплакала, шефу пришлось клетчатым платком из собственного кармана жертвовать...
А когда Валя замолчала, Олегович на пару минут задумался – и вдруг предложил:
– Что ж, девочка, могу тебя выручить. Благотворительностью , правда, заниматься не собираюсь. Не та у меня фирма, и не та у нас страна. Но, если хочешь, могу заключить с тобой сделку .
Сделка – это Валя поняла, к сожалению, слишком поздно, – оказалась грабительской. Но в момент, когда мамина жизнь, в полном смысле этого слова, находилась в ее руках, выбирать не приходилось. И Валя, не раздумывая, подписала все бумаги, которые подсунул ей шеф. Во-первых, что обязуется работать на Григория Олеговича в течение семи лет, не требуя повышения зарплаты. А во-вторых, естественно, долговую расписку. Причем сумма, указанная в ней, превышала реальное количество денег вдвое.
– Тут, милочка, ничего не поделаешь – проценты за кредит нынче высокие. Инфляция... – объяснил ей шеф.
«Какая он все-таки сволочь!» – мелькнуло у Вали. Но вслух пришлось говорить совсем иное:
– Конечно, Григорий Олегович, я понимаю. И заплачу вам, сколько скажете. Не волнуйтесь.
Валя понимала: она попала в кабалу. Что ж, ну и пусть. Зато у мамы появился наконец шанс. Она посветлела, повеселела, прибавила оптимизма – да и врачи заговорили о том, что самостоятельную работу почек, возможно, удастся восстановить...
– А нет – мы с тобой, мам, в Баден-Баден поедем, – болтала Валя. – Я слышала, там трансплантацию хорошо делают. Вот и устроим! Тем более что я, родная дочь, для тебя практически идеальный донор. Вот выбью в Минздраве квоту или спонсора найду, не звери ж одни кругом, – и сразу поедем! А ты от моей юной почки еще и сама помолодеешь!
Мамочка, конечно, не верила, что дочери – несмотря на всю ее самостоятельность – удастся выбить квоту или тем более обзавестись спонсором. Но она кивала и заверяла Валю, что все у них – обеих! – будет хорошо. И шутила:
– Еще и замуж с тобой, доченька, выйдем, как в сказке – в один день!
«В общем, одна, если можно так сказать, радость, – думала сейчас, по прошествии лет, Валя. – Мамочка моя умерла счастливой. И до последнего, кажется, верила, что она поправится, что я ее спасу. И, наверно, я действительно сделала все, что могла... Вот только как теперь побыстрее с Олеговичем рассчитаться?..»
Валя подошла к окну. На улице струился скучный октябрьский дождь, облаченные в дождевики собачники спешно волокли своих питомцев по домам... Вот, блин, погодка! Эх, будь мамочка жива, они бы сейчас по рюмочке кагора приняли, сидючи в креслах у обогревателя-камина. Сразу бы тепло стало, уютно. Может, ей одной выпить – кагор-то в баре есть? Нет, лучше не нужно. Не из-за потенциального алкоголизма – просто ведь еще грустнее после этой рюмочки станет. Лучше уж «забить мозги» более безопасным способом.
И Валя достала из секретера свой самый большой секрет. Незаконченную вышивку. Пошлого широкрылого ангелочка – она с ним уже два месяца билась.
Прихватила нитки с иголками, села в кресло и подумала: «Вот бы Петр со Степаном, если б увидели вышивку, сейчас посмеялись! Надо мной – «своим парнем»! Мигом бы в тургеневскую барышню переименовали!»
На следующий день, в воскресенье, погода вдруг наладилась. Дождь иссяк, небо заголубело, а воробьи чирикали столь беспечно, будто на носу не зима, а как минимум март. В эдакий солнечный, звонкий денек, ясное дело, и настроение совсем другое.
Валя с удовольствием выключила обогреватель – за ночь он так нагрел квартиру, что воздух стал словно в пустыне Сахаре, – и отправилась в кухню, баловать себя роскошным воскресным завтраком.
Сегодня из роскоши планировались киви со взбитыми сливками из баллончика. И то и другое закупалось в супермаркете, стоило изрядных денег и, в принципе, легко заменялось, скажем, на простецкие апельсины и сливки из картонной коробочки (взбить и миксером можно). Давно, конечно, пора взять себя в руки и не тратиться на ерунду, но только ведь «с желаниями женщины, – как говорит Степан, – не поспоришь». И что поделаешь, если именно пижонских киви с не менее пижонскими сливками хочется... Пусть не по карману, зато вкусно. И тонус после такого завтрака – не сравнить, как если б она тошнотины из соседнего продмага наелась.
Ну и день тоже обещал сложиться интересно. В первой половине, правда, придется по хозяйству покрутиться – как ни лень, а серванты-столы уже серые, столько пыли скопилось. И блузок стираных ни одной, а вечная черная водолазка, хоть и удобная, но уже надоела до чертиков.
Зато после обеда они с Петром и Степаном договорились встретиться в автосервисе. Сначала Валину машину доделать, а потом – в задней комнате пульку расписать. Безопасные для кошелька сто рубликов за вист, карты и пиво с вечными преферансными анекдотами (Петр их во множестве знал и даже почти не повторялся). Что может быть душевней для воскресного вечера? Ну а после, если силы останутся, можно будет и до окрестного бара добрести – там теперь разливное пиво продается, и местным жителям, то есть им, его почти не разбавляют. А по телику – спортивные трансляции, и сегодня – Валя не поленилась по программе кабельного телевидения посмотреть – к счастью, не футбол (надоело притворяться, будто ей этот бред с тупой беготней по полю интересен), а бокс. Тайсон с каким-то латиносом дерется.
...И Валин план исполнился в точности. Вернее, исполнялся – ровно до того момента, как расчертили пулю, и она даже успела сыграть семерную треф с вариантом на восемь, а на самом деле – у пацанов козыри развалились, и даже девять вышло, повезло Степке с Петром, что пасанули. В момент ехидных комментариев о «бабах-перестраховщицах» в дверь гаража (на всякий случай, по позднему времени, они заперлись – от бомжей и собак) вдруг застучали. Барабанили нагло, уверенно – бомжи, если вдруг приходят на водку клянчить, сроду так не стучат.
– Кого еще принесло? – возмутился Петр. И велел: – Сдавай, Степка. Отпирать не будем. Сервис закрыт.
– Может, пацаны подъехали? – предположил Степан.
Пацанами звались многочисленные соседи-одноклассники – редкостные, на Валин взгляд, халявщики. Все норовили или починиться «по-дружески», без оплаты и даже без очереди, или деньжат струсить с «господ бизнесменов», то бишь с Петра и Степки.
– Не. Пацаны обычно кодом стучат, – пожал плечами Петя. – «Спартак» – чем-пи-он!
– Тогда, значит, налоговая, – выдвинул новую версию Степан. – А что? Воскресенье, девять вечера – самое время для наезда.
– Да чтоб твой язык поганый отсох! – цыкнул на друга Петр.
А Валя предложила:
– Может, проще открыть? Сразу и посмотрим, кого черт принес!
– Открывай. Но если клиент – сама его чинить будешь, – пригрозил Петр.
– Ага, десять раз, – буркнула она.
Отложила карты, поднялась, прошла сквозь ремонтное помещение и широко распахнула дверь. Краем глаза заметила – Петр со Степаном, хоть и с легкостью отправили подругу «на амбразуру», а стоят за ее спиной, подстраховывают – действительно, мало ли кто темным осенним вечером на окраинный сервис припрется?
Но гость оказался мирным. Мужик, респектабельный – дорогой костюм, вызывающе чистые ботинки, тусклый блеск «Ролекса» на запястье, неслабый «меринок» на заднем плане. Не по-воскресному утомленное лицо и еле уловимый восточный акцент – хотя во внешности с виду никаких южных кровей. И, когда открыли ему, воскликнул «слава богу», а не «слава аллаху».
– Девушка, милая, вечер добрый, – это Вале, – мужики (Петру со Степаном), с машиной – совсем беда, выручайте, а?
– Закрыты мы, – буркнул Петр.
Гость ему, похоже, не глянулся – или просто не терпелось в преферанс доиграть?
Степан повел себя вежливей, но тоже выдал отлуп:
– Боюсь, не получится. Мы уже отключили все, подъемник обесточили. Поздно ведь!
– Да мне и не нужен подъемник! – вскинулся визитер. – Шиномонтировщик только! – И объяснил: – Засада натуральная: машину во дворе на полчаса оставил, вернулся: баллоны пробиты. И нет бы один – два. Что прикажете делать?!
– Такси вызывать, – фыркнул Петр.
– На «Запорожцах» ездить, чтоб народ «мериносами» не нервировать! – подхватил Степан.
– Да ладно вам, – заступилась за гостя Валя, – советчики! Ну вызовет он такси – а где машину-то оставит, в том же дворе? Ее за ночь вообще на запчасти разберут!
– Вот именно! – обрадовался ее поддержке мужик. И посетовал: – У вас тут такой райончик, гляжу, бандитский...
– А вы сами не из Монте-Карло, часом, будете? – поднял бровь Степан.
– Почти, – усмехнулся визитер. – Из Люберец. Ну? Беретесь? Отбашляю по двойному тарифу.
– Да сделаем, куда деваться, – вздохнула Валя. И, пока Петр со Степаном хмуро натягивали поверх цивильных одежек спецовки, светски предложила клиенту: – Хотите чаю? Кофе? Минералки?
Обычно-то клиентов напитками не баловали, но этот – все-таки на «Мерседесе» и платить по двойному обещал. Да и вообще, с богатыми людьми дружить полезно.
...Мужик на кофе, «да из рук прекрасной дамы», конечно же, согласился. И все полчаса, нужные для заклейки колес, они с Валей вели непринужденную беседу. Причем о себе поздний гость (он представился Виктором Михайловичем) рассказывал скупо – ну, бизнесмен (а как иначе, если на «мерине» ездит?), несколько фирм в Люберцах и свои интересы в Москве. Зато про их сервис расспрашивал пытливо и долго: «Нравитесь вы мне – молодые, бойкие, молодцы!» И про то, ИЧП у них или акционерное общество, спросил. И кто официальным владельцем числится. И в собственности гаражи или в аренде. Какие машины чаще всего чиниться приезжают. И даже – странный для владельца «Мерседеса» вопрос – есть ли у них в хозяйстве аппаратура для регулировки CO-CH?
– Зачем вам это? – все удивлялась Валя.
– Да говорю же, – с искренним восхищением ответствовал Виктор Михайлович, – нравитесь вы мне! Смотреть приятно – юные, а уже свое дело. Молодцы. Я-то в ваши годы еще шпаной по подворотням бегал...
– Ну, сейчас времена другие, – пожала плечами Валя. – Страна больших возможностей. Не будешь крутиться – не проживешь.
– Это точно, – с готовностью согласился гость.
И взглянул на нее, как показалось ей, с неожиданным сочувствием.
– ...А дед-то на тебя, Валюха, явно запал, – не преминул заявить Петр, когда гость отбыл на своем свежеотремонтированном «Мерседесе».
– Ага, – поддержал Степан. – Зыркал, как кот на сало. Рожу б ему начистить!
– Да ладно вам! – смутилась Валя.
Неужели Степка приревновал? Вот бы здорово!
– На самом деле, – продолжила она, – этот Виктор Михайлович не на меня облизывался, а на наш автосервис. Все хвалил, как хорошо у нас тут дело организовано.
– У нас? Организовано? – Петр с изумлением оглядел захламленное, в масляных пятнах по полу помещение.
– А что ему за дело до нашего сервиса? – нахмурился Степан.
– Да никакого дела! – успокоила Валя. – Просто здоровое любопытство удовлетворял за чашечкой кофе. А завтра о нас и не вспомнит.
– Ну, хорошо бы, – кивнул Стапан.
– Да сто пудов! – заверила она. – Этот Виктор Михайлович – птица большого полета, видали его «мерин»? Его мелочь, типа нашего сервиса, не интересует – не тот уровень.
Больше о воскресном визитере они не вспоминали. Вернулись к картам, пиву, потом поехали в бар и чуть не до утра смотрели бокс, а вырученные на Викторе Михайловиче деньги Петька со Степой, подлецы, с треском продули в бильярд. Валя потом изредка вспоминала о госте и жалела, что не попросила у него визитку. Она еще не знала, что Виктор Михайлович объявится сам.
А очень скоро Валентине стало совсем не до Виктора Михайловича. Да и вообще ни до чего – печатала на работе платежки – и ошибалась, жарила себе на ужин яичницу – и сжигала ее дотла... Все потому, что поняла: Степка влюбился.
Сам он, конечно, ни о чем не рассказывал, но видно же. Какое лицо у него стало дурацкое, глупо-задумчивое. Какие глаза телячьи. «Хоть бы перебесился, хоть бы успокоился», – не уставала повторять свои молитвы Валентина.
Но Степина любовь, к ее сожалению, не устаревала и не изнашивалась, а Вале только и оставалось проклинать тот день, когда в их Гриню загрузилась злосчастная Маруся, околдовала друга своими чарами... И как-то вечером Степан явился в ИХ бар под ручку со своей новой пассией. Не постеснялся, не постыдился. Нагло представил соперницу: «Знакомься, Валечка, это Маруся».
Валентина равнодушно кивнула, отвернулась – и теперь рассматривала наглую девицу незаметно, искоса.
Удивительно, но она всегда представляла себе потенциальную подругу Степана совсем другой. Хоть Степка своими мечтами с ней никогда и не делился, ежу ведь понятно: таким, как он, высоким и мускулистым, и девушки должны нравиться соответствующие. Ногастые, сисястые блондинки. Со стервозинкой во взоре, с презрительной усмешкой на губах. В общем, абсолютно недостижимый для нее, Вали, идеал. Однако, поди ж ты, насколько мужики странные типы!
Валя с изумлением обнаружила – Маруся... похожа на нее саму! Ну, в кости, конечно, поизящнее и потоньше, и глаза у нее посинее Валиных, светло-голубых. И волосы густые, с блеском, – яичным желтком, что ли, не ленится, каждый раз моет? А еще у соперницы в избытке противной кошачьей грации – сигаретку держит двумя пальчиками, на стульчике сидит изящно, будто гимнастка какая, и хихикает нежным, тоненьким голоском. А в остальном – Валя, сущая Валя. Росточек тоже крошечный, носик острый, и талия с бедрами в худенькой фигурке настолько же «не читаются»... Только в отличие от Валентины Маруся недостатков во внешности не стеснялась, в мешковатые одежки себя не рядила. Не сутулилась, поглядывала нагло и вообще – вела себя, будто королева. Даже анекдот вспомнился, из современных остромодных. Как в роддоме стоят акушерки возле младенцев и обсуждают.
– Смотри, этот ох как ручками машет – наверно, боксером будет, – говорит одна.
– А тот – ух, ножками сучит – наверно, футболистом вырастет, – вторит другая.
А третья показывает на очередного новорожденного и говорит:
– А вот этот будет президентом.
– С чего ты взяла? – удивляются подруги.
– Не видите, что ли? Весь обос...ся, а головку как гордо держит!
Вот и Маруся эта, ни рожи ни кожи, а туда же – самого Степана захомутала. И головку гордо держит, будто у нее в закромах таких Степанов – три вагона. Не то что особо важничает или борзеет – но небрежно трепать Степку за ушком? Интимно потягивать его скрудрайвер через его же соломинку?! И, что совсем уж возмутительно, поглядывает на нее, Валю, с искренним, дружеским интересом. Даже восхищаться вполне естественно с виду взялась, когда Петр рассказал, как лихо, всего минут за десять, Валя может проколотое колесо в машине сменить:
– С ума сбрендить! Прямо сама – берешь и меняешь?! И домкрат можешь поставить, и болты эти ужасные открутить?!
Валя ощетинилась – смеется, что ли, над ней эта фря? Но только искры презрения в глазах соперницы она искала тщетно. То ли эта Маруся настолько придуриваться умеет, то ли Валя совсем в людях не разбирается – похоже, хвалит ее девица совершенно искренне.
– Клево! Завидую тебе, честно! – Она усмехнулась, глаза вдруг заискрились смехом. – Я, между прочим, тоже однажды, когда у меня еще машина была, на дороге колесо проколола. И нет бы голоснуть мужикам, чтобы помогли, – решила сама поменять. Вот было шоу!
– На тебя упала машина? – заботливо поинтересовалась Валя.
– Почти. – Маруся снова усмехнулась: – Сначала я насос с домкратом перепутала, они ведь похожи...
Валя презрительно закатила глаза, но промолчала.
– Потом, – не смущаясь, продолжала Степанова пассия, – запаску искала чуть не час, не знала, что она в днище, в дырке под ковролином, маскируется. Ну и болты, конечно, эти, которые откручивать надо, – Маруся смешно сморщила аккуратный носик, – короче, вертела-крутила я их, четыре ногтя сломала, только толку – ноль. Они, гады, даже не сдвинулись.
– Ключ есть специальный. Баллонный называется, – пожала плечами Валя.
– А я знала про тот ключ? – весело возмутилась соперница.
– Ясное дело, про него только мужики знают. Ну и еще наша Валька, – встрял Петюня. – Она у нас тоже как мужик...
– Знаешь что, Петя... – начала Валя.
Ее неожиданно поддержала Маруся:
– Правда, Петька, зачем на Валюху тянешь?! Чушь это все – мужик ты или не мужик. Чай, не в Америке, где тут же автосервис примчится! Колесо сменить – ничего ведь сложного! Я себя такой идиоткой чувствовала, когда не смогла...
«Да она нормальная баба!» – вдруг мелькнуло у Вали.
Впрочем, стоило ей случайно взглянуть на Степана – с его глупо-влюбленной физиономией, – немедленно вся симпатия к Марусе сошла на нет. И Валя, решив закрыть изрядно надоевшую тему со сменой колес, вкрадчиво спросила:
– Слушай, Маруся, а что ты у бандюков-то забыла? Почему с ними в одной машине оказалась? Друзья они твои, да?
Степан, ошалевший от страсти телок, тут же наградил подругу детства укоризненным взглядом – чего, мол, больной темы касаешься? Валя ответила непонимающей ухмылкой – неужели ждет, что она его пассию облизывать будет? Да ни за какие коврижки!
Впрочем, саму Марусю провокационный Валин вопрос нимало не смутил. Она пожала плечами, виновато улыбнулась.
– Да дура я, вот и все. – И объяснила: – Нужно было домой ехать, а автобус, зараза, не шел. Вот я и поймала машину. Остановилась иномарка...
– Но в машине ведь двое сидели? – небрежно поинтересовалась Валя. – Двое братков? И ты все равно к ним села?
– Говорю ж тебе: дура! – повторила Маруся. И грустно добавила: – Во-первых, устала я дико, у меня бывает: такая слабость вдруг накатывает, что, кажется, не вздохнуть, вот и ловила уже, что поймается, хоть инвалидную тарантайку, лишь бы подвезли... Ну, и, во-вторых, – она покаянно взглянула на собеседников, – меня впечатлило, что «БМВ» у них. Я никогда раньше на «БМВ» не ездила...
– Детский сад, – буркнула Валя.
Реплика, на удивление, получилась незлой – лишь слегка насмешливой. И опять подумалось: «Нормальная, в общем, эта Маруся девка. Прикольная. Я бы с ней и подружиться могла».
Впрочем, какая уж тут дружба, если Степан вдруг склонился к своей Марусеньке, залопотал, словно квочка:
– А сейчас ты не устала? Может быть, кофе хочешь или чаю, чтоб взбодриться? И мороженое тут есть, вкусное, заказать тебе?
«Мне он ни разу в жизни мороженое купить не предлагал», – грустно подумала Валя.
И Маруся, похоже, почувствовала ее обиду. Небрежно отмахнулась от Степановых ласк:
– Нет, Степа, ничего я не хочу. – И вдруг обратилась к Вале: – Слушай, у тебя такая кофточка классная! Это ведь ручная вышивка, да? Обалдеть, как красиво! Сама вышила?!
Кофточку с самолично сделанной вышивкой – кораблик, волны и пара чаек – Валя «засветила» давно. Впрочем, Степан – а поразить обновкой она, конечно, планировала его – ничего даже не заметил.
– Сама? Вышила?! Валька-то? – с готовностью заржал Петр. – Не, она у нас не по этой части. Не по бабской. Вот колесо сменить – это да...
– Достал ты уже всех с этими колесами! – буркнула Валентина.
– Ага, Петь, какой-то ты однобокий, – тут же подхватила Маруся.
А Степка – сейчас-то, когда речь об этом зашла, с кораблика на ее кофточке глаз не сводит! – вдруг неожиданно расщедрился, похвалил:
– Действительно: супер. Красиво. Я и не знал, Валь, что ты такая универсальная...
«Ну, дождалась комплимента», – усмехнулась про себя «подруга детства». Не удержалась – благодарно взглянула на Марусю. И неожиданно подумала: «Степка мне все равно «не светил». Поэтому, может, и хорошо, что он Маруське достался, а не какой-нибудь явной стерве?! Может, ее появление – это и не катастрофа?»
Вечера три подряд после знакомства со Степановой пассией Валя, как ни странно, пребывала в самом радужном настроении. Спасибо Маруське: помогла поднять самооценку. И Валентина все вертелась перед зеркалом, тщательно инспектировала собственные лицо, фигуру и, так сказать, манеры. И с каждым днем укреплялась в мысли, что зря она себя в вечные «пацанки» записывала и думала, что бабское счастье вовсе не для нее. Почему, собственно, нет? Подумаешь, ростом не вышла да сисек дойных не нажила – чем Маруська лучше? Но ведь она не страдает? Подбирает прекрасных принцев типа Степана целыми гроздьями. Значит, и ей, Вале, нечего теряться. По крайней мере, за спинами высокорослых дам она уж точно больше прятаться не будет. И мешковатые джинсы со свитером-размахайкой – вроде маскировочного костюма – тоже носить перестанет.
«Вот, блин, до революционных идей дожила, – иронизировала над собой Валентина. – Только вдруг получится, что... Думать-то о себе я что угодно могу... А если другие меня по-прежнему за мышь считать будут, как я ни выряжусь?!»
Однако первый же эксперимент в метро – на слегка поддатых вечерних гражданах – положил конец ее сомнениям. Конечно, узкая юбка, прямая осанка и надменно-ласковый взгляд не бросили к ее ногам ни арабского шейха, ни хотя бы теннисиста Кафельникова (да и не ездят такие люди в метро). Но заинтересованных мужских взоров, перемежаемых разными по удачности комплиментами, Валя, к своему восторгу, словила немало. А в ближайшие выходные и вовсе пошла вразнос. Впервые за многие годы отказала Петру со Степаном в традиционной пульке. И даже от гениальной идеи, выдвинутой друзьями (поехать на досаафовский аэродромчик глазеть на парашютистов, а то и самим прыгнуть), в восторг не пришла. Взамен и в субботу, и в воскресенье лихорадочно ревизовала платяные шкафы, свой и мамин. Вдохновенно шаталась по магазинам – и, опьяненная новыми перспективами, впервые в жизни внимательно разглядывала прилавки с парфюмерией и косметикой. Цены на крошечные коробочки с тенями и тюбики с тушью возмущали ее, но Валя хоть и жаль денег до слез, а полный макияжный арсенал приобрела. И еще – обзвонила малочисленных подруг и записалась, по протекции самой доброжелательной, к парикмахеру. И даже – вот кошмар будет, когда придется подливать в бачок охлаждающую жидкость, – сходила на пытку под названием «маникюр». В общем, полное преображение, совершенно новая жизнь.
Зато народ в офисе серым понедельничным утром просто с копыт попадал. Начитанный охранник Жора обозвал ее «Цирцеей». Секретарша Катька ехидно поинтересовалась, не завела ли Валя себе – именно так! – любовницу . А шеф, Григорий Олегович, немедленно, как только поздоровались в коридоре, велел пожаловать к нему в кабинет.
«Вот это фурор! – возликовала про себя Валя. – Уж даже если Олегович (а начальник был тем еще дамским угодником) с первого взгляда повелся!..»
Однако в свои пажи шефа она записала, как оказалось, преждевременно. На комплименты Григорий Олегович отвлекаться не стал и с места в карьер ее огорошил:
– Валентина, ты, надеюсь, помнишь, что на тебе большие долги висят?
Она опешила. Разумеется, она помнила – а как иначе, если из ее пятисотдолларовой зарплаты каждый месяц по триста условных единиц вычитают? Но только раньше шеф сроду ее долгами не попрекал – хоть и коммерсант-дуболом, а, видно, понимал, насколько Вале тяжела данная тема. Она же не за придурь рассчитывается, не за проигрыш в казино, как тот же охранник Жора, а за маму. Которую, несмотря на все начальничьи деньги, уже не вернешь...
– Да, Григорий Олегович, конечно же, я все помню, – тихо и грустно сказала Валя. – Я должна вам еще три тысячи американских долларов. К следующей осени надеюсь окончательно рассчитаться.
Шеф поморщился. Посмотрел на Валю сурово . «А ведь ему, как и мне, этот разговор неприятен, – показалось ей. – Так чего, спрашивается, он тогда эту бодягу завел?»
– К следующей осени, говоришь... – задумчиво протянул Олегович. – Поздновато...
– Но вы же сами предложили такие условия. Да на других я и не смогу, – пожала плечами Валя. Она изо всех сил старалась казаться спокойной. – Я и без того больше половины зарплаты каждый месяц отдаю...
– Да уж. Триста гринов в месяц – деньги невеликие. Каши с ними не сваришь, – вздохнул шеф. И остро взглянул ей в лицо: – Видишь ли, Валентина. Обстоятельства изменились. И деньги, те самые три тысячи американских долларов, – он помахал перед ее носом бумажкой, в которой Валя признала собственноручно написанное долговое обязательство, – нужны мне сейчас. Немедленно. И одним куском. Ясно я выражаюсь?
Валя молчала. Ее будто под дых ударили. Прямо под «косточки» нового, дорогущего французского лифчика.
– Вот как... – наконец пробормотала она.
– Да, Валентина, увы. – Смотреть ей в глаза шеф избегал. – Сама помнишь: пока возможность была, я ждал. И даже слова тебе не говорил. Но теперь, повторюсь, ситуация изменилась. Трех недель тебе хватит, чтобы деньги собрать?
«Он что, издевается?!» – возмущенно подумала Валя. И ответила, стараясь говорить как можно спокойней:
– Но, Григорий Олегович, вы ведь понимаете, – она тщетно пыталась поймать его взгляд, – взять эти три тысячи мне неоткуда. Могу, конечно, машину свою продать – только моему «Жигулю» красная цена – от силы долларов семьсот...
– Да никто про твою «лохматку» и не говорит, – раздраженно отмахнулся начальник. – Других вариантов, что ли, нет? Понятно я выражаюсь?
– Нет, непонятно, – изумленно вскинула брови Валя.
– Н-ну, Валентина... Я-то думал, ты быстрее соображаешь! – упрекнул ее шеф.
Она молчала, и тогда Олегович, тщательно подбирая слова, произнес:
– Ты девица молодая, видная... Лицо и фигурка – все при тебе... Вон и в юбку короткую вырядилась... Плюс мозги какие-никакие имеются. Конфетка!
«Неужели переспать с ним предложит? За деньги?! – изумилась про себя Валя. – Ф-фу, как пошло. И чего я, дура, так расфуфырилась?! А еще, идиотка, трепала всем, что у нас с Олеговичам – отношения давние, чисто деловые и доверительные... Впрочем, какая тут доверительность, если он моей распиской размахивает...» И она бухнула:
– В постель, что ли, к себе тянете?
– Тяну, – спокойно откликнулся шеф. И, гадко улыбаясь, добавил: – Только, извини, если разочаровал, – не к себе. Другие люди есть. Кому ты понравилась. Кто готов твой долг погасить. Если, конечно, ты будешь с ними ласкова...
– Но ведь это... это же гадко! – совсем растерялась Валя. Как она проклинала сейчас свою идиотски короткую юбку, вызывающе прозрачную кофточку, кокетливую стрижку. Хотя, наверно, дело совсем не в них, раз Олегович говорит, что ее уже давно приметили.
– Отчего же гадко? – пожал плечами шеф. – Нормальный бизнес. В смысле, бизнес для девушек. Ну и?.. Подумай, Валечка: целых три тысячи американских долларов. А взамен – пустяк. Ну или пара пустяков.
– А если я откажусь? Силой к ним оттащите?
– Да ни боже мой! – замахал на нее руками шеф. – Откажешься – и ладно, дело твое. И не такой ты, между нами, подарок, чтоб еще тебя уговаривать – тем более за немалые деньги! Других найдем. Но только три тысячи тогда возвращай мне сама. Бери их откуда хочешь.
«Нужно поговорить со Степаном. Он умный. Дальновидный. Цепкий. Он обязательно все решит».
Сколько сотен, тысяч, миллионов девушек обманывались подобной иллюзией? Что кто-то – муж, сват, жених, брат – вдруг возьмет на себя бремя их проблем? Урегулирует, разрулит, спасет, а в обмен потребует лишь благодарный поцелуй?
«Но все они обычно ошибались», – вдруг мелькнуло у Вали.
Она стояла в глухой пробке на Большом московском кольце. Здесь, перед мостом через Москву-реку, заторы были всегда, и Валя только смеялась, когда градоначальник в своих интервью рисовал «ближайшие перспективы» – будто бы скоро узкое место расширят настолько, что в обе стороны по пять полос пустят. Как, интересно, мост будут расширять – не новый же построят? Впрочем, мэры на то и существуют, чтоб языком почем зря трепать.
...А пока мэр болтал о грандиозных проектах – машины двигались в единственном, еле шевелящемся, ряду, и оставалось только молиться всем автомобильным богам, чтобы какой-нибудь умирающий «жигуленок» не закипел в самый ответственный момент, в верхней точке моста.
«Я, конечно, все расскажу Степану, – размышляла Валя. – Но только чем, если реально, он мне поможет? Денег, трех тысяч баксов, у него, как и у меня, нет, ну а чтобы он Олеговичу морду бил – я сама не позволю. Потому что, во-первых, это опасно и глупо, а во-вторых, проблему все равно не решит...»
Поток машин чадил и ревел моторами, отдельные нервные личности надсадно сигналили, брошенный в гущу событий гаишник отчаянно вертел своей полосатой палкой, показывал: «Быстрей, быстрей, быстрей!» Тупейшее, на самом деле, занятие – ведь сколько «ЗИЛу» ни маши, он с приемистостью «мерина» всяко не тронется...
«Зачем я здесь? – вдруг подумалось Вале. – В этой безумной Москве, в тряской машине, в безнадежной пробке?..»
Вдруг представилась – видно, уже глюки от бензиновых паров начались – совершенно идиллическая картинка: они со Степаном живут в глухой деревне. Поля, березы, полчища сытых коров, огород с обаятельным пугалом у ограды... И так тихо кругом, так свежо, а Степан обнимает ее за плечи, надежно и крепко, и где-то чуть в отдалении резвится парочка их любимых светловолосых детишек...
Домечтать до тихого ужина на закате – с крынкой парного молока и свежевыпеченным хлебом – не удалось. Сзади истерически засигналили: Валя имела наглость на секунду замешкаться и не тронуться точно вслед за впереди идущей машиной. Вот она, Москва, с ее сумасшедшими традициями и порядками – даже на миг расслабиться не дадут.
«Впрочем, оно и правильно, – осадила себя Валя. – Нечего расслабляться, коли ты молодая и здоровая. Деревня, детишки светловолосые – ну и бред! Размечталась, идиотка. Можно подумать, Степка меня замуж когда-то звал. И вообще, вот будет шоу, если я к нему приеду, а там Маруська...»
Валя, конечно же, знала, что Степан с Марусей спит – как иначе, если у людей любовь? Но одно дело знать, а другое видеть, как любимый человек воркует с другой... Впрочем, ей повезло – Степан был дома один. Но только Маруся все равно присутствовала в его квартире. Ее свитер, забытый на диване. Фотография, где она – за рулем их Грини...
«Степан перебесится. Она ему надоест. Очень скоро», – повторила привычное заклинание Валя. И впервые за долгое время вдруг почувствовала: а ведь ей сейчас на это наплевать. Да пусть Степка хоть женится на своей дурацкой Маруське – только бы с деньгами, с этой трешкой штук баксов, помог!
...Степан выслушал ее историю молча. Ни единой эмоции, ни даже восклицания, какой, типа, Олегович сволочь. Держит себя в руках? Или теперь, когда в его жизнь плотно влезла Маруся, на нее, Валю, ему стало совсем начхать?
– В общем, Степка, я не знаю, что делать, – призналась она, когда рассказ подошел к концу. – И где эти три тысячи мне брать – ума не приложу...
Степан по-прежнему молчал.
– Ты что? – затеребила его Валя. – О чем задумался? Или, – ее голос дрогнул, – тебе все равно?!
– Дурочка ты. Как мне может быть все равно? – упрекнул он.
Притянул Валю к себе, стиснул в объятиях – понятно, конечно, что чисто по-дружески, но все равно: ужасно приятно!
Ткнулся носом в ее волосы («Интересно, пронюхает, что шампунь у меня дорогой, новый, с лимонной отдушкой?») и вдруг прошептал:
– Деньги, деньги! Господи, как я их ненавижу!
– Ненавидишь – кого? – не поняла она.
– Что все кругом – такие твари. На бабках помешались, – в сердцах рявкнул Степан. – И что без денег ты сейчас даже не ноль, а минус десять. Минус тысяча!..
В его голосе, к ужасу подруги, звучала полная безнадега.
– Да ладно тебе, – Валя хоть и «свой парень», почти мужик, но всегда брала на себя «женскую» роль утешительницы, – совсем ты не ноль. И денег для обычной жизни у нас у всех достаточно...
– Вот именно, что для обычной! – выкрикнул Степан. – Для такой, чтоб просто с голоду не сдохнуть! А если вдруг такая фигня, как у тебя, случается? Когда эти три штуки сраные как воздух нужны! Или когда, еще хуже, пятьдесят тысяч требуется?!
– Подожди-подожди, – встряла Валя. – Я не поняла: каких еще пятьдесят тысяч?
– «Зеленых»! – совсем уж потерял над собой контроль Степан. – Лично мне нужны не вшивые три штуки, а пятьдесят тысяч! Американских долларов! И взять их, как ты понимаешь, негде. Даже убивать – и то без толку. Никто таких денег все равно при себе не носит... – Он закрыл лицо руками.
– Убивать?.. – тупо повторила Валя.
В глазах Степана, казалось ей, светится истинное безумие.
– И убил бы! Убил! – горячо повторил он. – Если покажут, кто с собой пятьдесят тысяч баксов таскает, – точно убью! Я для нее что угодно сделаю!
– Для кого? – тихо и растерянно спросила Валя.
– Для Маруськи. – Степан встряхнул головой – яростно, будто пытаясь изгнать из нее все мысли. А потом, уже спокойным голосом, повторил: – Да, для Маруськи. Знаешь, Валька, ведь она умирает...
...Степан никому не рассказывал, но, едва в его жизни появилась Маруся, он будто из Москвы уехал. Навсегда – настолько далеки от него оказались теперь вечные столичные заморочки, нервотрепки и гонки.
Остальные москвичи остались маяться в пробках и чахнуть в офисах, а он, вместе с Марусей, конечно, будто на море переехал. В милый, свежий, приветливый городок, пропитанный ароматами магнолий и соленого бриза. Здесь, на берегу моря, в отличие от Москвы, дышалось легко, а жилось – вольготно и беспроблемно. И чувствовал Степан себя не скучным автослесарем (кем он, собственно, и продолжал оставаться), а, допустим, капитаном. Ну пусть не капитаном – хотя бы матросом. Просоленным, веселым и бесшабашным морским волком. Нептуном. Ну а Маруся, естественно, была спутницей, Нептуншей. Или у подруги владыки морских пучин имя другое, более изящное?
Правда, Валька, да и Петька не видели в Марусе ничего особенного. Валюха называла ее не иначе как «эта твоя», а Петька и вовсе – «Марухой». Ясное дело, ревновали... Но Степан с друзьями не спорил. Конечно же, они просто эгоисты, им обидно, что он от компании откалывается... Будь на Марусином месте сама принцесса Диана – и на нее бы взъелись.
А Маруся, святая душа, наоборот, все гнала Степана обратно, к старым друзьям: «Не пойду в субботу в кино». – «Почему?» – «Вы же с Петькой и Валентиной должны в преферанс играть. Они обидятся, если ты не придешь». – «А ты?» – «Я дома посижу». Но Степа всегда убеждал Марусю, что друзья переживут. И они все-таки шли вдвоем – в кино, в зоопарк, в ЦПКиО, да хоть в музей или в пельменную, ему было все равно, куда идти рука об руку с ней...
Но было у Степы и одно приоритетное, самое счастливое и желанное место – Марусина комната в коммуналке.
Комнатка – в отличие от ее хозяйки – выглядела довольно жалко. Нескладная, длинная, словно купе, с невыводимым грибком на обоях, со скрипучим, словно в сельском доме, деревянным полом. Уют , который рьяно наводила Маруся (пестрые занавесочки, безделушки, фиалки в самодельных расписных горшках), только подчеркивал убожество помещения. Подруга, кажется, стыдилась, что живет в такой дыре, ну а Степа убеждал ее, что ему на скудную обстановку глубоко плевать. Ему и правда было все равно, и даже соседи, чета востроглазых пенсионеров, не раздражали, и ужасный, с выступившими пружинами, диван особо не бесил. Да Степану на все было плевать, когда рядом с ним находилась ОНА. Маруся. Такая юная, легкая, воздушная, трепетная. С влюбленной в него улыбкой – и с огромными, блестящими глазищами на бледном лице.
Маруся, как ни странно (девчонки ведь обычно обожают, когда их выводят в бесконечные кабаки-театры), тоже предпочитала встречаться с ним дома. А самое любимое место в квартире у нее, как и у Степы, – диван. Однако использовать его она предпочитала не только для секса. Подпирала спину подушками, укутывала ноги пушистым пледом и в этом гнездышке, даже с виду уютном и теплом, могла сидеть часами. Слушала Степановы байки, хохотала над его анекдотами, обожала в «дурачка» картами шлепать. А когда Степан пытался подшучивать, называл ее «бабулькой» и всячески выманивал из-под пледа, Маруся лишь улыбалась. И каждый раз, едва только они вдвоем входили в квартиру, первым делом она мчалась не в ванную и не на кухню, чтобы поставить чайник, а на свой любимый диванчик...
Степа даже как-то спросил:
– Да что ты, Маруська, такая лежебока? Болеешь, что ли?
А она в ответ вдруг ощетинилась:
– Вот еще! Чего это сразу – болею? Просто привычка такая. Я вообще несовременная. Устаю, когда нужно бегать без продыху.
Но отчего-то, заметил Степан, при этих словах Маруся покраснела, смутилась... И взглянула на него так жалобно, что у него аж в сердце от сочувственных мыслей закололо.
Он тут же притянул ее к себе, прижал, стиснул хрупкое, любимое тело в объятиях, Маруся просияла – и больше разговоров о ее страсти к лежебокству они не вели. Наоборот: Степан сам привык – приладится рядом, и они с Маруськой болтают обо всем на свете часами...
Разговоры и объятия очень часто, ясное дело, перетекали в секс – яркий, безумный, дикий. Степан в постели с Марусей будто в пучину проваливался – ни с кем раньше такого не было. То побеждал ее, то спасал , то дразнил, то мучил и всегда – растворялся. Тонул, впитывал в себя любимое тело, все, целиком, до последней клеточки... Единственное неудобство – и романтику здорово разрушало – Маруся всегда настаивала на безопасном сексе. И даже сама, не в пример прочим стеснительным девчонкам, покупала «резинки». Десятками.
– Вот ты фанатка! – добродушно ворчал Степан.
От резинок он отнюдь не фанател, на безопасности тоже помешан не был. У него со здоровьем все в порядке, да и по Маруське разве не видно, что она не из таковских, кто своих кавалеров разной заразой награждает?
И Степан продолжал презервативы упорно гнобить:
– Других способов предохраняться, что ли, нет?
Даже однажды медицинскими познаниями блеснул:
– У тебя ведь месячные только вчера закончились, значит, день, сто пудов, безопасный. Так чего «резинки» зря переводить, давай лучше так, а?
Но Маруся – в обычной-то жизни податливая и мягкая – в данном вопросе оказалась неумолимой: нет – и все.
И даже объяснять, с какого перепуга упрямится, не стала. Повторяет, будто барашек:
– Закрыта, Степа, дискуссия. Или с резинками, или никак – выбирай.
Ну Степан – не зверь же он, в самом деле! – и умолк. Покорно «обувался» в ненавистные «презики». И ни о чем не подозревал. До тех пор пока неделю назад Маруся внезапно не слегла с пневмонией.
– Я долго не понимал, – тихо рассказывал Степан Вале, – откуда вдруг пневмония? Это ведь тяжелая болезнь, и не для молодых, а для старушек. Ну осень сейчас, ну слякоть – так пол-Москвы в соплях ходит, и ничего, лечатся водочкой и дальше по делам шлепают... А у Маруськи вдруг температура сорок, и с постели она не встает, и лекарств каких-то мудреных полная тумбочка. А колдрекс я ей купил – знаешь, такая новомодная дрянь, только в валютных аптеках продается, за бешеные деньги, – пить не стала. Я к ней пристаю: «Почему?» А она плачет и просто повторяет, что не поможет ей колдрекс... Час ревела, я уж у соседей корвалолу стрельнул – только все без толку. Целую ее – она отталкивает, еще пуще рыдает. Ну и наконец призналась.