Красивые и проклятые
Шрифт:
— Милая фотография, — задумчиво сказала она. Никогда раньше слово «милая» так сильно не резало мне слух. Милая, но ничего выдающегося — вот что она имела в виду.
Но это было не самое страшное. Раз она дошла до этой фотографии, значит, видела и остальные. Те, которые я никому никогда не собиралась показывать. Уж точно не толпе незнакомцев из жюри.
Я схватила портфолио и запихнула его обратно в сумку.
— Простите, пожалуйста, — пробормотала я. — Произошла ошибка. Я отказываюсь от участия.
Женщина
— Жалко, — проговорила она. — Ну да ладно. Спокойной ночи.
Если бы она потребовала объяснений, я бы ничего не сказала. Но то безразличие, с которым она отнеслась к моим словам, задело меня.
— Просто здесь оказались фотографии, которые я не хотела выставлять.
— Какие именно? — она бросила на меня взгляд искоса.
— Те, в которых… много личного.
— Во всех твоих фотографиях должно быть много личного, — сказала она.
— А можно мне их забрать и оставить портфолио на конкурс?
— Тогда ты проиграешь.
Тут у меня, наверное, от удивления открылся рот.
— Дай мне портфолио, — попросила она, жестом подзывая меня к себе. Что-то в том, как она это сказала, заставило меня подчиниться. Она перелистала альбом и открыла его на первой из фотографий, которые я хотела бы убрать.
— Ты говоришь об этих снимках?
— Да.
— Это ты?
Да. Это был автопортрет: я сфотографировала себя в зеркале. На снимке новый фотоаппарат стоял рядом со мной. На моем лице читалась настороженность, как будто я выходила замуж по расчету и сидела со своим женихом. Мне понадобилась куча времени, чтобы выстроить кадр. У меня были сломаны ключица и запястье, и меня всю покрывали бинты. На моей щеке виднелся шрам, а волосы были подпалены — я еще не успела сходить в салон подстричься. Я час провозилась с новомодными автоматическими настройками фотоаппарата, и все равно сомневалась, что сделала все так, как надо.
Я выглядела одичалой, потрепанной, изможденной. Но это был хороший снимок.
Женщина перелистнула страницу.
На следующем развороте были фотографии моих родителей. Я выстроила кадры в стиле известной старой картины — «Американская готика». На ней изображены двое фермеров, стоящих перед своим домом. Для первого снимка я поставила родителей напротив нашего нового дома. Они были одеты в свою рабочую одежду. На улице стоял жуткий холод, но я попросила их не надевать куртки. Мама мерзла, но пыталась улыбаться. Папа держался молодцом, только старался давать отдых правой ноге. Он всегда так делает, когда его начинают беспокоить последствия травмы (и это тоже из-за Кейси). На снимке они выглядят несчастными, но полными решительности.
На второй фотографии они стоят в той же позе, но уже перед выжженными руинами нашего старого особняка. На земле валяются колонны, которые когда-то возвышались над крыльцом и поддерживали крышу. Кажется, что они вырвались на волю из-под земли: их покрывают полоски пепла и гари. За ними лежит все, что осталось от великолепного холла — несколько нижних ступенек, коробка подвальной двери, камин у дальней стены.
Я ждала от женщины
На следующей фотографии были обнаженные запястья, залитые светом с одной стороны. На них ярко выделялись пересекавшие друг друга шрамы. Я боролось с желанием броситься к альбому и закрыть этот снимок рукой, спрятать от посторонних глаз.
Это были запястья Картера. Его раны, оставшиеся с девятого класса, когда он пытался покончить с собой. Я помню, как делала эту фотографию. Как дрожали его руки, пока он держал их под лампой. А я думала, почему он согласился, если никогда не показывал шрамы никому, кроме меня и своих родителей. Сколько его помню, он всегда носил рубашки с длинным рукавом.
На следующей фотографии была Меган. Она сидела на могиле своей матери в первый раз, как ей только разрешили туда прийти. Она, повернувшись лицом к солнцу и закрыв глаза, склонилась над надгробным камнем. Подруга забыла про меня, забыла про все, кроме своего горя.
На последнем снимке была Кейси в больничном халате. Я сделала его на четырнадцатый день рождения сестры. Она сидела в комнате для посетителей перед именинным тортом. Только вот нам нельзя было зажигать свечи и приносить с собой нож, поэтому торт представлял собой груду заранее нарезанных кусков, из которых под неровными углами торчали незажженные свечи. В этой фотографии не было красок, не было радости. А самое страшное проступало в глазах Кейси — они напоминали глаза загнанного животного.
Выставив эти фотографии напоказ, я предала себя и людей, которых любила. Все равно что выложила обнаженные фото в Интернет. Только то, что я сделала, было даже хуже — эти моменты были более личными и болезненными, чем нагота.
— Простите, — проговорила я, забирая альбом, — на этот раз не так резко. — Я не могу так.
— Если заберешь эти фотографии, то проиграешь, — сказала женщина. — Если оставишь, у тебя будет шанс на победу. Снимки замечательные. Ты очень талантлива.
Я повернулась к ней.
— Извините, пожалуйста, но… кто вы? Женщина выключила настольную лампу.
— Я Фаррин МакАллистер. Это моя рабочая студия.
Я невольно сделала шаг назад.
Фаррин МакАллистер?
Та самая Фаррин МакАллистер? Фотограф, работавшая со всеми знаменитостями и каждым вторым выдающимся человеком по всему миру? Та, что сделала снимки для тринадцати обложек Vogue и выиграла бессчетное множество Пулицеровских премий?
И эта женщина только что сказала, что у меня… замечательные снимки.
Меня начало слегка подташнивать.
— Я собираюсь домой, — сказала она. — Принимай решение.
Я прижала портфолио к груди.
— Но… кто увидит эти фотографии, если я подам заявку?
— Многие.
— Но я не уверена, что мои… — я жестом указала на альбом, — захотят, чтобы эти снимки увидели другие люди.
— Ерунда, — отмахнулась она. — Они же понимали, на что идут.
Я тяжело сглотнула.
— Я вообще имею право подать заявку? — Я схватилась за последнюю отговорку, которая у меня осталась. — После того как мы с вами поговорили?