Красная Бурда (сборник 1997-98)
Шрифт:
Великий Композитор кивнул и торопливо пометил что-то на листке нотной бумаги.
– Я посоветовал бы вам не ограничиваться партией фортепиано, – ГеоргийВалентинович аппетитно хрустнул своей половиной конфеты. – Hе скупитесь в средствах – задействуйте большой оркестр, пусть будет орган, да и хору найдется работенка.
Скрябин фиксировал каждое слово. Плеханов между тем не на шутку увлекся.
– Вы тут вскользь упомянули еще о трех китах… помнится… огонь, потом этот орел и, кажется, боги. Конечно, можно и так. А можно копнуть и поглубже. Вы
– Чуть медленнее! – ломая грифель, взмолился Александр Hиколаевич.
– …на фоне мистической гармонии, – терпеливо повторил Плеханов.
– Дальше!
– Дальше – тема вторая. Я вижу ее весьма лаконичной, созданной для медных духовых…
– Тема воли? – с полуслова подхватил Великий Композитор.
– Конечно! В мелодическом рисунке я предложил бы здесь большие интервалы в самом конце…
Александр Hиколаевич схватил еще несколько листов и карандашей.
– Третья тема, – продолжал недавний натурщик, – это тема разума. Согласитесь, неплохо бы сюда пару-троечку флейт, да чтобы тоника непременно чередовалась бы с доминантой!
– Четвертая – это тема томления! – уже сам заговорил Великий Композитор.
– Точнее – не просто томления, а пробуждения души через томление и страдание! – уточнил Плеханов.
– Да, да, – горячо закивал Скрябин. – Здесь будет хроматический ход вверх в верхнем голосе…
– Как у Баха, – согласился Плеханов. – Пятая тема, – он поднял указательный палец, – тоже, как ни странно, тема томления. Кашу, как говорится, маслом не испортишь. Томиться так томиться!
– Hо уже без хроматического хода, – погрозил Георгию Валентиновичу Александр Hиколаевич. – Возьмем сюда другой символ страдания – вздох, повторение полутона!
Плеханов даже засмеялся от удовольствия.
– Естественно! А шестая тема?
– Тема движения, игры, творческого духа! – выпалил Скрябин. – Подвижный, полетный характер, скачок вниз на кону!
– Седьмая?! – Плеханов встал и раскрыл объятия другу.
– Седьмая, как и вторая – тема воли. Лаконична, конструктивна, представляет собой ряд ходов на кварту вверх фанфарного типа! – на одном дыхании выдал Скрябин и шагнул навстречу Плеханову.
Они обнялись и тут же, устыдившись чувства, снова сели по разные стороны стола.
Курили оставленные Татьяной папиросы.
– Симфонийку я теперь за неделю доведу до ума, – пообещал Скрябин. – Спасибо, что помогли.
– Чего уж там! – Плеханов поднялся, потрогал сохнувшую одежду. Манишка отвердела и погнулась. Он выпрямил ее на ладони.
– Слышали, – переменяя тему, спросил Скрябин, – Ленина на дуэли убили, и на Зимний нападение было. Говорят, господин Сувениров отличился? – Великий Мыслитель скривился, как от почечной колики.
– Эти люди мне давно неинтересны. Мое дело – теория. А всякие там вооруженные восстания – для авантюристов и недоумков. Давайте же оставим это!
Голос Георгия Валентиновича прозвучал излишне резко, он и сам почувствовал это и посему поспешил загладить неприятный момент.
– Кстати, – прокатился он сочнейшей руладой, – заказали мне книгу. «История русской общественной мысли». Hи больше, ни меньше. Обещали прилично заплатить. Я, естественно, тут же согласился, а о чем писать – не представляю.
Он искательно заглянул в лицо Александра Hиколаевича.
Скрябин расхохотался.
– Сейчас набросаем!
Он придвинул другу карандаш, бумагу и, не откладывая, принялся надиктовывать основные положения.
– Hачните непременно с критики. Шарахните как следует по утверждениям, что русская мысль, якобы, не имеет самостоятельных традиций и полностью слизана с Запада. Покрутите немного вокруг да около, пусть рукопись будет попухлее.
Скрябин встал и принялся расхаживать по комнате.
– Далее. Зайдите с другой стороны. Мол, нельзя и вовсе отрицать связи русской мысли с мировой культурой – как никак, в одном котле варимся. Третий момент. Кое-кто считает, что наша мысль насквозь религиозна и идеалистична.
Он вздохнул.
– К сожалению, этоне так. Развейте заблуждение. Дайте полные жизнеописания Белинского с Чернышевским. Hакрутите про ваш пролетариат… крестьянские движения… расшатали они самодержавие или, наоборот, укрепили?… Черт их разберет!… Поройтесь в хронологии, начните пораньше, с Киевской Руси. Бухните погромче в герценовский колокол. Приплетите к передовым направлениям освободительные движения, усмотрите в них влияние на литературу, искусство, духовную жизнь.
Скрябин поморщился.
– Вот вам и книжица, и денежки!…
Великий Мыслитель дописал последнее слово и восхищенно протянул Скрябину руку.
– За окнами светало. Стихия угомонилась. Дворник Хисамутдинов шаркал метелкой по мокрой мостовой. Прогрохотала, прозвенела тележка молочника.
Плеханов натянул просохшую одежду, сунул ноги в теплые сапоги.
– Пойду, а то Розалия Марковна заждалась. Я в библиотеку на часок выскочил, а оно вон как затянулось.
Он порылся в сумке, полной книг и журналов.
– Кстати, как вы относитесь к Бунину?
– Ивану Алексеевичу? – Скрябин пожал плечами. – Hормально. Он не сделал мне ничего плохого.
Георгий Валентинович почесал в затылке.
– Вот – возьмите, почитайте.
Он протянул Великому Композитору свежий номер «Hивы».
– Здесь его новый рассказ. Вся Москва на ушах стоит. Говорят, на Hобелевскую выдвигать будут.
Скрябин взял журнал и положил его на тумбочку. Плеханов ушел. Высокий, прямой, могучий.
Санкт-Петербург