Красная Элла
Шрифт:
Ведь талант как беременность: или она есть, или ее нет. Третьего не дано. Совершенно верный посыл, здесь я согласна с завкафедрой: талант – Божья мета, редкий дар, признание его и смирение пред ним окружающих – единственно верный путь, чтобы не сжигать душу в зависти и злобе.
С лёгкой подачи завкафедрой в вузе утвердилась официальная точка зрения, что явление Макарской в стенах нашей альма-матер – это уникальный случай. Везде: Ксения… Ксения… Ксения… Вот уж с этим утверждением добрая половина нашей группы была категорически не согласна: каждый втайне и не без основания считал себя не
Но внешне эта уверенность никак не проявлялась: мы – воспитанные детки, интеллигентные молодые люди не могли в открытую пойти против педагога. Что же двигало Инессой Петровной, щедро раздававшей нам свои профессиональные знания, научившей нас мыслить широко, глубоко видеть суть происходящих событий, но при этом выделившую из всей группы несколько своих «любимчиков» во главе с Макарской?
Наверное, сыграло свою роль то обстоятельство, что она – не педагог по профессии. Импульсивная творческая натура. Известный журналист всесоюзной молодёжной газеты Инесса Петровна до нашего вуза к педагогике имела косвенное отношение: разве что в качестве дополнительных факультативных занятий вела какие-то кружки по журналистике в школе, подрабатывала в университете на факультете журналистики.
Другого объяснения ранящего каждого из нас поведения нашей чудесной, умной Инессы Петровны я не нахожу.
Меня завкафедрой проглядела. А может, специально не заметила? И не больно-то нужно. Здесь мы с Иванкой были солидарны: с иронией, например, относились к желанию Инессы Петровны проникнуть в душу каждого из нас, к некоторым её инициативам, типа создания общества «Зеленая лампа».
Кстати, суть сего начинания заключалась в том, что Инесса Петровна приходила в общежитие, в одной из комнат по этому случаю накрывали чайный стол, затем за столом начинались задушевные беседы. Вернее, говорила одна Инесса Петровна, мы внимали. Вскоре та лампа сама по себе погасла. Мы с Иванкой старались всячески с тех посиделок увильнуть.
Если честно признаться, обиженная отношением Инессы Петровны, большая часть группы закрылась. И у каждого из нас вне поля зрения завкафедрой шла своя интересная и тайная жизнь. Например, мы с Иванкой были заядлыми театралками, много читали и обсуждали вместе прочитанные книги, ходили на модные выставки, встречи с известными писателями, поэтами в ЦДЛ, на различные творческие вечера. И эта наша интересная жизнь столичных интеллектуалок была для Инессы Петровны закрыта.
И не только для неё. Для Макарской тоже. Несмотря на то, что мы с ней, став второкурсницами, теперь живём вместе в комнате. А ведь Иванка и Макарская жили в одной комнате в прошлом году, когда мы учились на первом курсе. Подругами они не стали, дотянули до конца учебного года, разбежались по разным комнатам. Иначе и быть не могло: скромная интеллигентная Иванка и самоуверенная, идущая по жизни как танк Ксения.
Да-да. Не все благополучно в нашем Датском королевстве! Но, как известно, где люди, там всегда сложно. Но моя позиция непоколебима: идеализированную, а значит, ложную картину нашей жизни в элитарном учебном заведении я здесь не изображаю. Правда, правда, и только правда! Какой бы она ни была. Мантра автора: в основе повести – только реальные события. Допускается разве что небольшая толика художественного вымысла, в которой есть острая необходимость, чтобы работать в рамках избранного жанра.
– А как все случилось-то? – воззрилась я на Макарскую, вернее, на ее зад, который торчал из-за дверцы шкафа.
Ксения продолжала копошиться в платяном шкафу, она что-то искала, долго не могла найти и теперь только кряхтела от напрасных усилий.
Наконец она вынырнула из шкафа, выхватив из вороха вещей какую-то кофту и, повернув ко мне красное напряженное лицо, ответила:
– Об этом никто ничего не знает. Информация засекречена.
– А как же на партсобрании обсуждать, если мы ничего не знаем? – удивленно пожала я плечами.
– А нам и знать не нужно, – уверенно заявила Макарская. – Нужно только вынести общее решение, что Дорофееву осуждаем как человека, который вел себя недостойно звания коммуниста, и проголосовать за её исключение из института. Таким, как она, не место среди слушателей Партийного молодёжного вуза, – с нарочитой патетикой в голосе воскликнула она и затем с едва сдерживаемым смехом взглянула на меня.
Я невольно засмеялась: очень уж не вязалась патетика в голосе Ксении с иронично-саркастическим выражением её лица.
Макарская тем временем сноровисто расправила кофту перед моим носом: ага, очередной эксклюзивчик самопала из гардероба девушки из провинции. Рюшей и воланов – море, в два ряда под горлышком и над грудью, от рукава до рукава, и сами-то рукава – фонариком. «Шедевр» местного портняжного искусства!
– Хочешь, я тебе эту кофту подарю? – Макарская, окинув взглядом свою кофту, вопросительно посмотрела на меня.
Я энергично замотала головой.
– Нет, нет и нет! – поспешила я откреститься от щедрого подарка.
– Почему? – искренне удивилась Ксения.
– Макарская, это же не кофта, а просто недоразумение какое-то. Разве может это носить современная девушка? Рюши, воланы, старушечий материал в мелкий цветочек… – была безжалостно разоблачительна я. И закончила со всей пролетарской прямотой: – Нет. Этот гардеробчик разве что тётушки сорока лет, но никак не двадцатипятилетней студентки столичного вуза.
– Ты уверена? – Макарская имела сейчас несколько обескураженный вид.
– На все «сто»! – без тени сомнения заявила я. Помолчав, добила Макарскую окончательно: – Ксюш, честно сказать, мне кажется, почти все твои юбки, платья и кофты нужно отправить на свалку: немодно, уныло и «самопал». Разве что отдельные экземпляры неплохие: например, тонкое серое трикотажное платье с рукавом три четверти. Ничего не скажешь – просто, элегантно и со вкусом.
– Это платье мне отец из Англии привез в прошлом году. Ездил в составе делегации в командировку в Лондон, – была откровенна Макарская. Она тут же высказала мысль, которая ей, видимо, не давала покоя. – Неужели всё так плохо?
– Это еще мягко сказано, – продолжала я непоколебимо гнуть свою линию.
– Юбка – трапеция … плохая?! А платье? Кофта – позапрошлый век, говоришь? – Макарская одну за другой вытаскивала из шкафа свои наряды сплошь с рюшами и воланами и стоически выслушивала мои жестокие, но объективные оценки.