Красная книга

Юнг Карл Густав

Но пусть ваша надежда, что есть вашим наивысшим добром и наивысшей способностью, ведет вас и служит проводником в мире тьмы, так как она принадлежит сущности и формам того мира (164) [Рис. V (V)] (165)

Сцена мистерии — это глубокое место, похожее на кратер вулкана. Мои глубокие недра — это вулкан, что извергает расплавленную огненную массу из аморфного и неразличимого. Так мои недра порождают детей хаоса, первозданной матери. Тот, кто попадает в кратер, становится хаотической материей, он тает. То, что в нем было сформировано, растворяется и снова связывается с детьми хаоса, силами тьмы, с властвующим и уступающим, влекущим и неодолимым, божественным и дьявольским. Эти

силы выходят за пределы того, что мне казалось несомненным, ограничивают со всех сторон и соединят меня со всеми формами и со всеми далекими существами и вещами, через которые во мне развиваются внутреннее вести их бытия и их характер.

Потому что я упал в колыбель хаоса, в источник начала, я сам опять расплавился, сливаясь с первобытным началом, что есть одновременно тем, что наступило, и тем, что еще произойдет. Сначала я пришел к первоначальному в себе. Но поскольку я являюсь частью сущности и структуры мира, я в первую очередь пришел к первобытному началу мира. Я, конечно, участвовал в жизни, как некто наделенный формой и определенный, но только посредством своего сформированного и определенного сознания, а благодаря этому — в сформированной и определенной части всего мира, а не в неопределенных аспектах мира, что также даны мне. Тем не менее, они даны только моим глубинам, а не поверхности, которая есть сформированное и определенное сознание.

Силы моих глубин есть предопределение и склонность. (166) Предопределение или предвидение (167) являются Прометеем (168), который, без определенных мыслей, приводит хаотическое к форме (169) и определению, который роет каналы, и удерживает объект, прежде чем придет удовольствие. Предвидение приходит также перед мыслью. Но удовольствие — это сила, которая желает и разрушает формы, сама при этом формы и определения не имея. Она любит как таковую форму, которую она захватывает, и разрушает те формы, которые она не принимает. Предвидящий является предсказателем, а удовольствие слепо. Оно не предусматривает, а желает того, к чему прикасается. Предвидение само по себе не является могущественным и, следовательно, оно не приводит в движение. А удовольствие — это сила, и потому она движет. Предвидение нуждается в склонности, чтобы иметь возможность прийти к форме. Удовольствие нуждается в предвидении, чтобы прийти к форме, которой она требует. (170)

Если бы удовольствию не хватало сформированности, удовольствие растворилось бы в многообразии, раскололось и стало бессильным из-за нескончаемого деления, затерялось бы. Если форма не содержит удовольствия и концентрирует его в себе, она не может достичь высшего, так как она всегда течет, как вода — сверху вниз. Любое удовольствие, когда остается одно, впадает в глубокое море и разрушается в мертвой тишине рассеивания бесконечного пространства. Удовольствие не старше предвидения, а предвидение не старше удовольствия. Оба они в равной степени древние, а по природе тесно связаны. Только в человеке проявляется самостоятельное существование обоих принципов.

Я нашел третий символ, кроме Ильи и Саломеи; это змей. (171) Он чужд этим двум принципам, хотя и связан с обоими. Змея научила меня, в чем заключается безоговорочная разница в самой сущности между двумя принципами во мне. Если я смотрю на ту сторону от удовольствия до предвидения, я сначала вижу страшную ядовитую змею. Если я прикасаюсь к предвидению из удовольствия, я также ощущаю холодную жестокую змею.(172) Змей — это земная сущность человека, которую он не осознает. Его характер меняется в зависимости от народов и земель, так как это тайна, которая проистекает к нему из питающей матери-земли. (173)

Земное (места божественной силы) отделяет предвидение от удовольствия в человеке. Змея несет в себе тяжесть земли, а также ее изменчивость и прорастание, из которой все появляется. Это змея всегда заставляет человека

становиться подневольным то одному, то к другому принципу, так, чтобы он ошибся. Нельзя жить с одним предвидением или с одним только удовольствием. Вы нуждаетесь в обоих. Но Вы не можете быть в предвидении и в удовольствии в одно и то же время, Вы должны быть в предвидении и удовольствии по очереди, повинуясь доминирующему закону, так сказать, будучи неверным по отношению к другому. Но люди предпочитают какой-то один. Некоторые любят думать и строят на этом свое искусство жизни. Они так заняты своими размышлениями и своей предусмотрительностью, что теряют удовольствие. Поэтому они стареют, и лицо у них строгое. Другие любят удовольствие, они практикуют чувствование и проживание. Таким образом, они забывают думать. Потому они молоды и слепы. Тот, кто думает, основывает мир на мысли, тот, кто чувствует — на чувстве. Вы найдете истину и заблуждение в обоих.

Образ жизни извивается, как змей, справа налево и слева направо, от размышлений к удовольствию и от удовольствия к раздумьям. Таким образом, змея — это противник, символ вражды, но также и разумный мост, соединяющий правое и левое посредством сильным стремлением, столь необходимым нашей жизни. (174)

Место, где Илья и Саломея живут вместе, является темным и светлым пространствами. Темное — это пространство раздумий. Оно темное, так что тот, кто в нем живет, требует проницательности. (175) Это пространство ограничено, поэтому предвидение ведет не в даль, а в глубину прошлого и будущего. Кристалл — это сформировавшаяся мысль, что отражает то, что пришло раньше.

Ева и змей показывают мне, что мой следующий шаг ведет к удовольствию, а оттуда — снова в длительные скитания, как Одиссей. Он сбился с пути, когда проделал свою хитрость в Трое. (176) Светлый сад — это пространство удовольствия. Тот, кто живет в нем, не нуждается в видении, (177) он чувствует бесконечность. (178) Мыслитель, который погружается в свое предвидение, обнаруживает, что его следующий шаг ведет в сад Саломеи. Таким образом, мыслитель боится своей предусмотрительности, хотя предвидение — основа его жизни. Видимая поверхность безопасней, чем подземный мир. Мышление защищает от неверного пути, и потому приводит к окаменению.

Мыслителю следует опасаться Саломеи, так как ей нужна его голова, особенно если он святой. Мыслитель не может быть святым, иначе он лишится головы. Попытка спрятаться в свои мысли не поможет. Там вас охватит затвердение. Вы должны вернуться к материнскому предвидению, чтобы возродиться. Но предусмотрительность приводит к Саломее.

(I79) Потому что я был мыслителем и из своей предусмотрительности увидел враждебный мне принцип удовольствия, он явился мне в образе Саломеи. Если бы я был чувствующим и нащупал свой путь предвидения, тогда бы она явилась как змееподобный демон, если бы я действительно увидел его. Но тогда я был бы слеп и почувствовал только скользкие, мертвые, опасные, предполагаемо преодолимые, пресные и приторные вещи, и я бы отпрянул, вздрогнув так же, как и от Саломеи.

У мыслителя никудышные страсти, поэтому он не получает удовольствия. Мысли того, кто чувствует, (180) плохи, поэтому у него нет мыслей. Тот, кто предпочитает размышления чувствам, (181) оставляет свои чувства (182) гнить в темноте. Они не дозревают, а в заплесневелости дают больны побеги, которые не достают до света. Тот, кто предпочитает чувства размышлениям, бросает в темноте свои мысли, где они прядут свою паутину в мрачных закоулках, унылые сети, в которых запутались комары и мошки. Мыслитель чувствует отвращение к чувствам, так как чувство в нем в основном отвратительно. Тот, кто чувствует, думает о раздумьях с отвращением, поскольку мышление в нем в основном отвратительно. Так змея лежит между мыслителем и чувствующим. Они есть яд друг друга и целебное средство.