Красная кокарда

Уаймэн Стэнли Джон

Закончить фразу я не смог: при слове «комитет» над самой моей головой грянул выстрел, и от стены противоположного дома оторвался кусок штукатурки. Выстрел этот как будто освободил связанные было чувства толпы, и вопль негодования раздался в воздухе. Все свистели и, указывая на меня, кричали:

— На фонарь его! На фонарь предателя!

Словно невидимый поток хлынул позади толпы с обеих сторон: люди ринулись вперед и, докатившись плотной массой до самых дверей, насели на меня.

Я ожидал, что вот-вот меня разорвут на части. Но вместо этого меня как-то оттеснили в сторону и… забыли. В минуту я был поглощен этой бушующей, кипящей массой людей, в беспорядке бросавшихся на крыльцо, нанося в припадке бешенства раны друг другу. Раненные ранее, были растоптаны

ногами, и никто не обращал внимания на их вопли. Из дома раздались еще два выстрела, свалившие двоих нападавших. Но давка была столь велика, что никто даже не заметил, как они упали, и их также раздавили.

Я прижался к железной решетке, бывшей по бокам крыльца между колоннами, и старался не оторваться от этого места. Впрочем, сдвинуться куда-либо было очень трудно. Приходилось стоять среди этой беснующейся толпы в ожидании развязки, которая не заставила ждать себя долго.

Первые двери, достаточно уже разбитые и расшатанные, поддались, и люди, бывшие впереди, были внесены напором сзади в образовавшийся проем. Но внутренняя дверь еще держалась. Скоро и она упала под ударами нападавших.

Я был захвачен хлынувшим в дверь потоком. Несколько человек впереди меня были смяты, и я несся одним из первых.

У меня была надежда опередить других и поскорее попасть в верхние комнаты, чтобы если не спасти мадемуазель, то хоть умереть, сражаясь за нее. Энергия толпы передалась и мне, и кровь моя так и бурлила.

Однако, когда мы достигли лестницы, нашим глазам предстало зрелище, заставившее всех остановиться.

На лестнице стоял один старый Гонто. Он спокойно смотрел на вторгнувшуюся орду и улыбался. В улыбке этой виднелось не обычное его легкомыслие, а мужественное сознание касты, к которой он принадлежал. Он видел, как ненависть захлестывала тот мир, который он любил и уважал. Он знал, что смерть ждет его там, внизу, через семь ступеней. И он улыбался…

Повесив свою тонкую шпагу эфесом на руку, он барабанил пальцами по табакерке и смотрел на нас сверху вниз.

— Что, ребята, — заговорил он. — Вы хотите попасть на виселицу?

Сначала никто не трогался с места: появление старика и его бесстрашие подействовали даже на самых подлых. Смущенные его взглядом, они молча таращили на него глаза.

Гонто первым пришел в движение. Спокойным и уверенным жестом, словно на дуэли, он схватился за рукоятку своей шпаги.

— Ну! — промолвил он с гневом и горечью. — Зачем вы пришли сюда? Вы хотите погубить свою душу? Извольте, я помогу вам это сделать.

Эти слова разрушили создавшееся было впечатление. Десяток оборванцев с криком бросился к нему. Я видел, как блестящая шпага сверкнула раз — другой. Один упал и покатился прямо под ноги своим товарищам. Потом я увидел, как поднялся и опустился на это улыбающееся лицо железный брус. Без крика, без стона старик упал, где стоял. На него посыпался целый град ударов, и через секунду он был уже мертв.

Все это произошло так быстро, что я не успел вмешаться. Потом поток людей, испуская страшные крики, хлынул через труп по лестнице. Я бросился за ними. Направо и налево видны были запертые двери. Канальи, взломав их, разбежались по богато обставленным комнатам, разрушая в припадке злобы все, что попадалось им на пути: вазы, статуи, картины, зеркала. С криком триумфа они ворвались в гостиную, которая в течение нескольких поколений видела только красивую сторону жизни. Их ноги стучали по блестящему паркету, по которому издавна мягко вились лишь дамские шлейфы. Все, что было им непонятно, сбрасывалось на пол и уничтожалось. В. мгновение ока дивное венецианское зеркало было разбито вдребезги, картины вспороты и безнадежно испорчены, книги выброшены из окна на улицу.

С первого взгляда поняв, что осажденных нет в этих комнатах, я кинулся вперед, перешагивая через несколько ступеней. Но другие уже опередили меня. Обогнув лестницу, я увидел троих оборванцев, стоявших у двери и прислушивавшихся к тому, что за ней происходит. Прежде чем я успел добежать до этой двери, один из них выпрямился и закричал:

— Они

здесь! Я слышал женский голос!

И он размахнулся ломом, чтобы ударить в дверь.

— Стой! — закричал я таким голосом, что он невольно вздрогнул и опустил свое оружие. — Стой! Именем комитета я приказываю вам оставить в покое эту дверь. Остальная часть дома в вашем распоряжении. Идите и грабьте!

Оборванцы взглянули на меня в изумлении.

— Черт побери, — зашипел один из них. — Кто вы такой?

— Я представитель комитета.

Он выругался и поднял было опять руку.

— Стой! Назад! — закричал я в ярости. — Назад, иначе вы все будете повешены!

— Ого! Аристократ! — бросил он мне в ответ и повысил голос. — Сюда, товарищи, сюда! Аристократ, аристократ! — вопил он.

На его зов прибежало человек шесть. В одно мгновение я оказался окружен свирепыми физиономиями со злыми глазами, окружен отребьем, подонками, вынырнувшими с самого дна жизни. Они не замедлили бы убить меня, если бы я, не помня себя, сам не бросился на человека с ломом и не вырвал это орудие из его рук, повергнув его на пол.

В этой борьбе я потерял равновесие и споткнулся. Не успел я оправиться, как один из нападавших ударил меня по голове деревянным башмаком. Удар оглушил меня, однако у меня еще достало силы выпрямиться. Не теряя времени, я накинулся на них, обратил в бегство и освободил от них площадку перед дверью.

Но голова у меня сильно кружилась. Все представлялось мне в каком-то красноватом тумане, люди расплывались перед моими глазами. Я не мог более ориентироваться и только услышал, как подле меня раздавался громкий смех. Кто-то дернул меня за рукав камзола. Я обернулся и в эту минуту получил страшный удар, чем, не знаю до сих пор, и упал замертво.

II. ДЕЛО ПЛОХО

Стоял август, и листья каштанов были еще зелены, когда произошел разгром дома Сент-Алэ, во время которого на меня обрушился ужасный удар. Ясени уже сбросили листву, а дубы только покраснели, когда я стал приходить в себя. Но еще много дней прошло, пока я перестал быть только животным — есть, пить, спать и видеть отца Бенедикта около моей постели. Однако в самом конце ноября настало все-таки время, когда проснулся и разум, хотя все ухаживавшие за мной уже потеряли на это всякую надежду. Встречаясь глазами с добрым кюре, я видел, как он отворачивается и украдкой радостно всхлипывает.

Через неделю я знал уже все, что произошло в эту удивительную осень, пока я лежал прикованный к своей постели. Избегая событий, которые касались меня слишком близко, отец Бенедикт рассказал мне о Париже, о тех двух месяцах подозрении и нерешительности, возникших после взятия Бастилии, о том времени, когда предместья Парижа, едва сдерживаемые Лафайетом и его Национальной гвардией, ревниво стерегли Версаль, где заседало Национальное собрание. Он не скрыл от меня и трудностей с продовольствием, царивших в Париже, и постоянных слухов о том, что двор готовит нападение на собрание. Рассказал он и о злополучном банкете, устроенном королевой и послужившем искрой, взорвавшей мину 27 . От него же я узнал и о шествии женщин к Версалю 5 октября, которые принудили короля и Национальное собрание вернуться в Париж и, сделав короля пленником в его собственном дворце, положили конец периоду колебаний 28 .

27

1 октября 1789 г. состоялся званый обед, на котором офицеры Фландрского. Швейцарского полков и версальские национальные гвардейцы в знак верности королю попрали национальные (трехцветные) кокарды и прикрепили к мундирам белые.

28

Речь идет о походе женщин в Версаль 5 — 6 октября 1789 г., повлекшем за собой переселение короля и Национального собрания в Париж.