Красная кокарда
Шрифт:
Я прошел немного вперед, и загадка разрешилась сама собой. Я оказался на краю невысокого обрыва, под которым виднелись крыши какой-то деревушки. На окраине ее собралась толпа человек в сто, мужчин и женщин. Они пели и плясали вокруг большого дерева. Листвы на нем не было, зато оно было все увешано флагами. В центре круга, у самого дерева сидели старики. Если б не было так свежо, я бы подумал, что я случайно попал на майский праздник. 29
При моем появлении пение оборвалось. Потом два старика, выбравшись из круга, пошли ко мне навстречу, держа друг друга за руки.
29
Древний обряд, связанный с культом растительности, распространенный в Европе. Вокруг майского дерева устраивались игры и танцы.
— Добро пожаловать в Жиронду и Влэ! — закричал мне один из них.
— Добро пожаловать в Жиронду и Влэ, — как эхо, повторил другой.
И прежде, чем я успел им ответить, они закричали оба вместе:
— Вы приехали в счастливый день!
Я не мог удержаться от улыбки.
— Я очень рад это слышать, — сказал я. — Позвольте, однако, узнать, по какому случаю у вас такое собрание?
— Общины Жиронды и Влэ, Влэ и Жиронды, — закричали они разом, — теперь единое целое. С сегодняшнего дня старинные межи более не существуют. Старая вражда исчезла. Благородное сердце Жиронды и благородное сердце Влэ бьются в полном согласии!
Я уже едва сдерживал смех при виде их наивности. К счастью, в это время хоровод вокруг дерева опять запел и задвигался, словно на какой-нибудь картине Ватто. Я с улыбкой поблагодарил обоих крестьян за это зрелище.
— Но это еще не все, сударь, — серьезно отвечал один из них. — Исчезли не только наши границы, но и отошли в прошлое границы целых провинций. В Валенсии, например, оба берега Роны подали друг другу руку и поклялись в вечной дружбе. С этих пор все французы — братья.
— Прекрасная мысль, — согласился я.
— Ни один сын Франции не станет уж проливать французскую кровь.
— Дай Бог!
— Католики и протестанты будут жить в мире. Не будет никаких дел в суде. Хлеб будет повсюду развозиться свободно, без всяких пошлин. Все будут свободны. Все будут богаты.
Они еще что-то говорили мне в том же радостном тоне и с той же наивной верой в свой бред, но мое внимание было отвлечено от них человеком, сидевшим среди крестьян под самым деревом. Мне показалось, что он принадлежит к другой категории людей. Высокий, худой, с гладкими черными волосами и строгими чертами лица, на первый взгляд он по внешности ничем не отличался от окружающих. Его грубый охотничий костюм был весь в заплатах, шпоры на желтых, забрызганных грязью сапогах были погнуты и покрыты ржавчиной. Но в его осанке было нечто такое, чего не было у других, а во взглядах, которые он бросал на вертевшихся перед ним крестьян, я подметил спокойное презрение.
Я не думал, что он заметил мое появление, но не успел, простившись с обоими стариками, пройти и сотни шагов, как услышал позади себя шаги. Оглянувшись, я увидал, что это был мой незнакомец. Он сделал мне знак, и я остановился в ожидании, пока он не подошел ко мне.
— Вы направляетесь в Мило? — спросил он отрывисто, с сильным местным акцентом.
По его тону чувствовалось, что он обращается ко мне, как равный к равному.
— Да, сударь, — отвечал я. — Но я боюсь, что не успею добраться к ночи до города.
— Я тоже туда еду, — промолвил он. — Моя лошадь в деревне. — И, не говоря больше ни слова, он пошел рядом со мной до самой деревушки. Она была безлюдна. Здесь мы нашли гнедую кобылу привязанной к столбу. Тоже молча я наблюдал за моим спутником.
— Что вы думаете об этом дурачье? — вдруг спросил он, когда мы двинулись в путь.
— Боюсь, что их ожидания сильно преувеличены, — осторожно ответил я.
Мой спутник громко рассмеялся. Презрение уже ясно слышалось в этом смехе.
— Они воображают, что настало время чудес. А, между тем, через какой-нибудь месяц их сараи будут сожжены, а глотки перерезаны.
— Надеюсь, что этого не случится.
— Не надейтесь! — цинично возразил он. — Я-то сам, конечно, не надеюсь. И, тем не менее, я кричу: «Да здравствует нация! Да здравствует революция!».
— Что? А если она приведет к таким ужасам?
— Ну, что ж, если и приведет? — отвечал он, мрачно устремляя на меня глаза. — Что мне дал старый режим, от чего я бы не захотел попробовать нового? Он оставил меня умирать с голоду в моем старинном замке, пока женщины и банкиры, надушенные франты и ленивые священники щеголяли перед королем! А почему? Потому, что я остаюсь тем, чем была когда-то половина всего народа.
— Вы протестант? — спросил я наугад.
— Да, сударь. И обедневший дворянин вдобавок, — с горечью добавил он. — Я, барон де Жеоль, к вашим услугам.
Я, в свою очередь, назвал себя.
— Вы носите трехцветную кокарду. Мы с вами стоим на противоположных сторонах. Вы, без сомнения, человек семейный, господин виконт?
— Напротив, господин барон.
— Но, вероятно, у вас есть мать или сестра?
— И их нет, — сказал я, улыбаясь. — Я человек одинокий.
— Но, по крайней мере, у вас есть угол, друзья, какое-нибудь занятие или возможность получить занятие?
— Да, все это у меня есть.
— А у меня, — вдруг заговорил он каким-то гортанным голосом, — ничего этого нет. Я не могу даже поступить в армию — ведь я протестант! Как протестант, я не имею и права на государственную службу, не могу быть ни судьей, ни адвокатом. Королевские школы закрыты для меня, я не смею показаться ко двору. В глазах закона я просто не существую. Я, сударь, — продолжал он несколько медленнее и с чувством собственного достоинства. — Я, чьи предки были всегда подле королей, а прадед спас жизнь Генриха IV при Кутро, я — не существую на белом свете!
— А теперь? — спросил я, взволнованный его страстной речью.
— А теперь все пойдет иначе, — мрачно отвечал он. — Все пойдет иначе, если только эти черные вороны — попы — не переставят стрелку часов. Вот почему я и еду.
— Вы едете в Мило?
— Я живу недалеко от Мило, — отвечал он. — Но я еду не домой, а дальше — в Ним.
— В Ним? — воскликнул я в удивлении.
— Да, в Ним. — И, поглядев на меня искоса с легким недоверием, он замолк.
Между тем, становилось уже совсем темно. Долина Тарна, по которой мы ехали, плодородная и очень красивая летом, теперь, в полутьме весенней ночи представлялась дикой и неприветливой. По обе стороны долины возвышались горы. Местами, где дорога подходила ближе к реке, слышался шум воды, бежавшей между скалами, и это придавало пейзажу еще более грустный колорит.