Красная лилия
Шрифт:
Она опять улыбнулась.
— Он делится со мной не всем. Я вижу лишь частицы официального и открытого материала. Но и этого хватает с лихвой. Я даже подумываю написать о Густаве докторскую, — рассмеялась она. — Я ведь изучаю общественные науки в Упсале.
Я посмотрел на Сесилию. Меня не очень привлекала мысль о возвращении под дождем в лесную избушку, даже с кипой книг в темно-коричневых библиотечных переплетах (как спасение от одиночества).
— Ты сейчас занята?
Она посмотрела с удивлением.
—
— В таком городе, как Аскерсунд, должно быть какое-нибудь кафе. Не отправиться ли нам туда и отведать пирожных? Согрешим хоть разок! Совершим то, что воистину запрещено нашей культурой. Оргия вредных калорий. Марципаны и сливочный крем. Пирожные «Наполеон» и торт «Принцесса». Предадимся распутству и извращению. А потом попьем шоколаду со взбитыми сливками. Большие чашки.
— Ты с ума сошел, — она рассмеялась так громко, что седовласая дама в регистратуре укоризненно посмотрела поверх очков в нашу сторону.
— Ну если это твой взгляд на грех и оргии, то ладно. Я чертовски давно не бывала в кафе. Как ты думаешь, у них есть пирожное «Картошка»? Такие большие «картошки» в мундирах из марципана и припудренные шоколадным порошком?
Она посмотрела на меня выжидающе. Маленький белый шрам у одного глаза придавал ей образ нимфы из чащи тиведенских лесов. Я понимал Густава Нильманна. По правде говоря, я ему завидовал.
— Дай мне всего несколько минут. Я быстро. Обещаю… — И она исчезла за дверьми отдела справочной и биографической литературы.
Оставаясь сидеть за столом, я улыбнулся про себя и посмотрел ей вслед. Городская библиотека и кафе. Мог ли быть этот дождливый летний день более шведским?
Немного позднее мы уже сидели за столиком у окна в небольшой кондитерской на площади, приглушенная мелодия доносилась из радиоприемника. Маятник часов сухими щелчками отмерял ход времени. Сухая пеларгония на подоконнике вздыхала по дождю, струившемуся по стеклу. Мы были в зале одни. То ли никто не решился выбраться из-за дождя, то ли не то было время суток.
Я смотрел на нее, сидящую напротив. В большом темно-синем свитере, закрывавшем шею, она казалась тоньше той, которую я видел накануне вечером: более хрупкой, нежной, может быть, потому, что свитер был слишком большим? Чей он — Густава или Бенгта? Нет, не Густава. Это заметила бы Улла. А может быть, моя фантазия разыгралась как обычно? Что, собственно, я знал? Густав мог восхищаться совершенно бескорыстно. Отеческое чувство к молодой, милой, эффектной помощнице. Почему я всегда делаю такие скоропалительные выводы?
Ее светлые длинные волосы расчесаны на пробор посередине и заколоты маленькими золотыми расчесочками за ушами. Темные ласточкины крылья ее бровей контрастировали с золотым загаром лица
Она не была такой хрупкой, какой казалась. И успела съесть два больших пирожных, пока я жевал половину марципана. Но я, конечно, старше ее и вынужден более внимательно следить за складками на талии, которые появляются оттого, что ездишь на машине, и за другими угрозами моему самоуважению. Собственно, странно, почему социальное управление не ухватилось за рецепт народного печенья из обогащенной обезжиренным молоком массы клетчатки, селена и цинка.
— А теперь рассказывай, — сказал я, разглядывая, с каким удовольствием она слизывала с серебряной ложки белые взбитые сливки. Почти как Клео, подумал я и улыбнулся. Тот же острый язык, та же радость.
— Рассказать о чем?
— Обо всем. Я патологически любопытен и интересуюсь всем, что касается моих соплеменников. Если бы я верил в переселение душ, то решил бы, что до этого я явно был телефонистом на коммутаторе где-то в сельской местности в те времена, когда телефоны подключались вручную. Возьмем, например, тех, кто вчера был на обеде. Ты знаешь их лучше, чем я?
Она внимательно посмотрела на меня, отломила ложечкой уголок пирожного, взяла новую порцию золотисто-желтой шоколадной массы под снежно-белым покровом сливок.
— И да и нет. Густава и Уллу, естественно. Папа до самой смерти служил в областном управлении, когда Густав был губернатором, и потом он помогал маме и всей нашей семье. Была какая-то путаница с папиной пенсией, но Густав все уладил. Он позаботился о моей стипендии в Упсале и дал мне работу. Он стал своего рода вторым отцом для меня.
Неужели я опять дал маху? Я задумчиво смотрел на большой кусок светло-зеленого торта «Принцесса», ожидавший меня. Неправильно истолковал значение взглядов Густава?
— А Улла также помогала? — невинно спросил я и пододвинул к себе блюдо.
Сесилия немного помолчала, глядя на сверкавшую от дождя площадь.
— Улла не любит меня, — сказала она так тихо, что я еле расслышал. — Она воображает о себе очень много. Но это, наверное, возрастное. Климакс и тому подобное. Ты же знаешь. — И она посмотрела на меня большими серьезными глазами.
Я кивнул. И не потому, что я так уж много знал о женском климаксе, просто у меня были свои соображения. Ведь за поведением Уллы скрывалось нечто гораздо большее. Я взял кусок зеленого марципана и держал его во рту, пока он не растаял.