Красная планета
Шрифт:
Тяжесть, которую все это время я носил в себе, я по-настоящему ощутил только тогда, когда бородач освободил меня от нее. Один человек во мне ликовал: “Она жива!” А другой делался все угрюмее.
“Жива? Отлично. Но что ты тогда здесь делаешь?
Ведь твоей судьбой она даже не поинтересовалась?” “Такой снег, господин, ах, какой снег”, – вздохнул продавец. Я посмотрел в окно – действительно, от моих следов в переулке ничего не осталось.
“Напишу записку”, – решил я. Словно подслушав мои мысли, продавец вышел и вернулся с карандашом и бумагой. Подышав на пальцы, я принялся писать. Несколько строчек буквально вылетели из-под грифеля, но это было начало письма к возлюбленной. Той, с которой
“Нет, никакого письма не будет, – подумав, сказал я. – Простите за беспокойство. На словах ничего передавать не надо тоже. Хотя… (тут во мне проснулся некто мстительный) – скажите, что заходил русский писатель. Да, так и скажите. А больше ничего говорить не надо”.
Когда я вышел на улицу, с побелевшего неба, крутясь и вращаясь, падал снег. Он стирал мои следы и границу между землей и небом. Глядя на его пелену, я постепенно уверился, что не существовало ни нашей встречи, ни нашей невстречи. Если бы не книга в кармане, я мог бы представить, что никогда не писал ее тоже.
Через два года книга вышла на турецком и мой издатель решил устроить творческую встречу. Так я снова очутился в этом городе. Вечер в книжном подходил к концу, а я все смотрел поверх голов, искал Эсру. Но нет, она не пришла. Ее не было, хотя я настоятельно просил издателя пригласить госпожу Эсру на нашу встречу. Теперь, когда моя книга вышла на ее языке, мне не терпелось, чтобы она прочитала ее. Хотя… Что, если она уже прочитала ее? И не пришла только потому, что разгневалась за ночь любви, которую я приписал нам? Не сомневаюсь, турецкая женщина способна на это. А может быть, издатель попросту не нашел ее адреса, ведь она могла выйти замуж и сменить фамилию, переехать в другой город.
Утром следующего дня я отправился по знакомому адресу. Стуча покрышками по булыжнику, машина такси взобралась на холм и остановилась. Я расплатился и вышел. То, что я увидел, мало напоминало то, что хранилось в моей памяти. На месте сгоревшей усадьбы шла стройка и три бетонных этажа уже возвышались над переулком. Тихие домики были перестроены или исчезли за рекламными щитами, и только лестница и кипарис над стеной остались прежними.
Когда молодой человек принес чай, я поинтересовался, что это за организация, которая теперь расположилась в старинном медресе, ведь раньше здесь были… “Да, раньше здесь были художественные мастерские, – подтвердил он. – А теперь культурный арт-центр. Господин может приобрести керамику и бусы, которые изготавливают наши ученики”.
“Также мы издаем книги”, – поклонился он.
“Все это очень хорошо, – ответил я. – А можно ли мне видеть госпожу Эсру? Переводчицу, которая когда-то работала здесь? Работает ли она здесь сейчас? Когда-то она очень помогла с книгой, и мне хотелось бы отблагодарить ее”.
“Вот она, эта книга”, – я показал сверток.
“Эсра-ханум? – Почтительно откликнулся молодой человек. – Конечно! Она директор нашего центра. Как представить господина?”
Я вижу лицо, которое столько раз представлял себе и никогда не мог представить полностью. Эсра почти не изменилась, только платок, под который она спрятала волосы, слегка округлил ее лицо. Тот же тревожный взгляд вишневых глаз. И снова невозможно понять, о чем она думает. Узнала она меня или нет? Я напомнил ей нашу встречу. Ее глаза сузились. Что-то мелькнуло в них злое и беспомощное, но потом черты лица смягчились. Она опустила глаза. “Да, – вежливо ответила Эсра. – Конечно, помню. Поздравляю вас”.
Она взяла книгу, и я заметил обручальное кольцо. “Спасибо, – добавила она, – я обязательно прочитаю. Теперь, когда нас объявили культурной столицей Европы, наш культурный центр… в этом знаменательном году… нам чрезвычайно важно… между нашими народами…”
Она говорила как школьница, которая отвечает выученный урок. А я смотрел на ее губы. Я вспоминал, какими податливыми они были, когда, напуганная тем, что случилось, она прижимала их к моим губам.
“Мне хотелось бы подписать книгу”, – сказал я. “Вам обязательно надо это сделать, – ответила Эсра. – Только одна просьба, подпишите её нашему центру. Для нас это важно”.
Подписанная книга лежит на столе. “Эстер!” – зовет она кого-то. Из кельи бесшумно появляется девушка. Она уносит книгу. Эсра протягивает руку. Я пожимаю сухую маленькую ладонь и поднимаю взгляд. В ее глазах мелькает досада, и это досада на упущенную возможность и неиспытанное чувство. Но жизнь состоит из множества историй, большинство из которых остаются непрожитыми, и это тоже читается в ее взгляде. Когда я выхожу на лестницу и оглядываюсь – она исчезла.
…Этот дом сразу понравился мне, он был узкий и высокий и нависал над переулком как старый шкаф с выдвинутыми ящиками. В то лето мы с женой приняли неожиданное решение и сбежали в этот город. Удрали ото всех, как делали в первые годы семейной жизни. В последнее утро нашего бегства я то просыпался, то засыпал снова, а когда просыпался окончательно – когда муэдзины уже зазывали на дневную молитву – жены рядом не было.
Кафе, где она любила пить кофе, находилось прямо напротив лавки. Я подошел к окну и несколько секунд любовался, как, рассеянно улыбаясь прохожим, красивая женщина курит за уличным столиком. Потом я оделся, спустился на улицу, подошел к жене и под горящими взглядами небритых мужчин поцеловал ее. Я с горечью признался жене, что за десять лет город изменился. Улицы приобрели европейский лоск, отовсюду доносилась иностранная речь. Дома, чье печальное очарование заключалось в запущенности, были отреставрированы. Заросшие сады и тесные переулки, где эркеры почти касаются друг друга, словно в низком поклоне, и заброшенные кладбища, оставленные на откуп бродягам и кошкам, – расчистили, вымостили и утыкали урнами и фонарями. Новое время не пощадило даже руины городских стен, их достроили и перекрасили, а что может быть ценнее руин – времени, которое можно потрогать?
Я благодарил судьбу, что застал прежний город, и все больше понимал моего писателя. Только он и муэдзины, казалось, оплакивали исчезновение того, что было. Да и сам я забыл себя прежнего. Те любопытство и отчаяние, например, подтолкнувшие пригласить Эсру, – или надежду, с какой я ждал ее в номере. Перечитывая любовные сцены в собственной книге, я уже не мог ощутить того, что давало мне силы сочинить их. Зачем? Ведь в новой жизни я был счастлив. “Ты так об этом рассказывал, – призналась жена, – что мне захотелось увидеть эту женщину из книги. Я захотела понять, каким ты был в прошлой жизни, когда мы не знали друг друга”. И я согласился, тем более что с прошлым меня уже ничего не связывало. “Эта женщина в книге – образ, – только предупредил я. – К реальности он почти не имеет отношения”. Жена потушила сигарету. “Мне нравится твое настроение, – сказала она. – Надеюсь, скоро ты сядешь за новую книгу”. “Я и сам почему-то верю в это место”, – ответил я.
Не буду описывать медресе, в нем, по счастью, мало что изменилось. Мы сели за столик, я заказал чай, а жена отправилась по кельям, которые теперь превратились в сувенирные лавки. “Ну что? – спросила она, вернувшись. – Она здесь?” Я еще раз оглядел медресе. Официантка… девушка в книжной лавке… Художница за мольбертом…
“Нет, – уверенно ответил я. – Все-таки десять лет прошло…” “А эта, смотри? – показала она глазами. – Так и ест тебя взглядом”. “Похожа”, – ответил я. “Так сходи проверь, – сказала жена. – Вот, оплати вещи. Она как раз идет к кассе”.