Красная звездочка
Шрифт:
И сунула всё обратно в карман.
— Потом что-нибудь подарю. И, пожалуйста, Джон, никому об этом пока не рассказывай. Это секрет, понимаешь?
Не хватало, чтоб меня кто-нибудь куда-нибудь повёл и стал выспрашивать, каким образом я здесь очутилась.
— Секрет! — для большей убедительности я произнесла это слово зловещим шёпотом. — Поклянись, что не проболтаешься!
— Да ладно тебе! — Джон почесал за ухом и сказал поморщившись: — Не хочу быть у тебя в долгу. Секрет за секрет. Подойди поближе, тихонько
Сейчас. Так я и разбежалась. Знаем эти шуточки — там и секрета никакого нет, а за волосы дёрнет или щелчок даст. Мальчишка всё-таки. С ними дружить дружи, а ухо востро держи.
Джон, наверно, понял мои мысли, потому что оглянулся по сторонам и сказал грустно:
— Не бойся ты. Я ведь тоже девочка. Вот такой у меня секрет.
Где ты, мягкое кресло Фёдора Антоновича! Я бы в тебя плюхнулась!
— Как — девочка? Чего же ты мальчиком притворяешься?
— Теперь я верю, что ты не наша. У вас, наверно, берут на работу и девочек. А у нас — только мальчиков…
— Не подержишь ли собаку, Джон, я куплю сигареты.
— Конечно, сэр! — с готовностью откликнулся Джон. Через секунду поводок красавца-пса, лениво посматривающего по сторонам, был у него в руках. Казалось, пёс даже не заметил, что хозяин его ушёл по делам.
— Привык к людям, — объяснил Джон. — Они часто здесь, прямо на улице фокусы показывают, а потом собака со шляпой в зубах собирает монетки.
— В старом кино об этом показывали, — тихо сказала я, — только название не помню.
Мне стало не по себе и из-за собаки, и из-за её хозяина, который вот уже идёт, закуривая на ходу. Показывать фокусы на улице и собирать монетки…
Они ушли, оставив в руке Джона мелочь.
— Это мой заработок, — сказал он, подбросив белый кружок.
— А остальное?
— Остальное нужно всё до самой маленькой денежки отдать хозяину, если хочешь удержаться на работе. А мне особенно. Ведь он никак не хотел меня брать сначала на работу. У тебя есть отец?
— Есть.
— Работает?
— Да.
— И мама работает?
— Да, и мама. А что?
— Повезло вам. Мой папа тоже работал. Но его придавило плитой. Он плиту нёс на плечах, поскользнулся — и пожалуйста. Теперь ничего не может, только кашляет так, что спать невозможно. Ну, и, конечно, безработный. Какая уж тут работа!
— Лечить надо, — посочувствовала я.
— Да уж лечили-лечили… Все деньги пролечили. У нас были кое-какие сбережения, словом, скопили немного. Но когда это случилось, все пошло-поехало. Больницы, врачи. Вот деньги и ушли, как дождевая водичка! — Плотно сжатые ладошки разбежались: — Были и нету!
Тогда мама и сказала: «Джоан», — меня зовут Джоан, но я уже забываю это имя, — «Джоан, — сказала мама, — для того, чтобы у человека была чистая обувь, её кто-то должен чистить. В нашем городе это делают многие дети. Почему бы тебе не попытаться…»
«Но, мама, мне бы хотелось ходить в школу!» — возразила я.
«А мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь зарабатывал в нашей семье», — вот что ответила мне мама. И я её понимаю… Ты нанималась когда-нибудь на работу?
Я покачала головой.
— Сначала меня ни за что не хотели брать. Хозяин сказал, что у меня руки, как у балерины, тонкие, в них силы мало. В общем, он ворчал, кряхтел, но потом согласился. Я всё-таки убедила его, что смогу работать не хуже мальчишки! — последние слова она произнесла с гордостью. — Но он поставил условие: никаких Джоан. Джон, мальчик — и всё. «Не хватает, чтобы ко мне повалили девчонки со всего города», — передразнила она скрипучий голос своего хозяина. И тут же украдкой оглянулась.
— Ты боишься его?
Джоан усмехнулась, и усмешка у неё была такая, как будто я была совсем маленькая и глупая, а она совсем взрослая:
— Я ведь единственный кормилец в нашем доме. Боишься не боишься, а если прогонят с работы — и подумать страшно, что будет.
— И ты все деньги отдаешь хозяину?
— Ха, попробуй не отдать.
— А тебе что остается?
— Хозяин сам определяет, сколько мне платить.
— А он хоть по-честному тебе платит?
— До чего же ты смешная! Если бы он платил по-честному, как бы он стал богатый?
Тут я и услышала этот шум.
Сначала мне показалось, будто пошёл сильный дождь — где-то близко, за углом. Потом в этом шуме определились промежутки, и он стал похож совсем на другое: как если бы огромной метлой мели мостовую, — раз-два, раз-два.
— Что это? — спросила я Джоан, прислушиваясь.
Вместо ответа она быстро закрыла свой ящичек, заперла его на замок и, кивнув мне: «Побежали!», кинулась навстречу шуму.
Шествие
Откуда-то подул сильный ветер. Он взъерошивал волосы, забирался за воротник платья. Он раскачивал, вырывал из рук огромные фотографии четырёх смеющихся девочек. В колонне было много негров, я первый раз видела так много негров вместе, и девочки на фотографиях тоже были негритянки. Светлые лица рядом с чёрными казались вообще белыми. Но и на чёрных, и на светлых лицах было общее выражение: суровость. Как-будто они знали что-то такое, чего нельзя простить.
Мы выбежали из-за дома и оказались совсем близко от шествия. Вот откуда шум. По мостовой шаркали подошвы. Люди приближались медленно, захватив всю мостовую. Прохожие на узеньких тротуарах останавливались, оглядывались. Многие проходили быстро, не оборачиваясь.