Красная звездочка
Шрифт:
Хлебный ларёк качнулся, стал расплываться там, за огромным окном. И вот уже по стеклу разбегаются струйки дождя, размывают изображение. Моя протянутая рука коснулась стекла картины…
— Ух, и холодно там! — замёрзшие губы еле выговорили эти слова, когда я снова очутилась в квартире Сыроярова. Я попрыгала, постучала босоножкой об босоножку — ноги никак не хотели согреваться.
— Ты как воробей взъерошенный, — улыбнулся Фёдор Антонович. — Прыгаешь, головой мотаешь.
— Замёрзла, вот и
— Садись, отогрейся, — он подвинул кресло. — Устала, наверно?
— Да нет, не устала. Просто ещё немножко там, в прошлом. Как же они трудно жили! Совсем не то, что теперь.
— И теперь бывает по-разному. Вот посмотри.
Фёдор Антонович пододвинул мне книгу. На фотографии — мальчик, наверно, первоклассник. Сидит на городской улице перед коробкой или подставкой. В руках у него — сапожные щётки. В каждой руке и о щётке. И ещё ноги, много ног людей, идущих мимо.
— Это что, из старинного фильма?
— Нет, это детство, Лана. Сегодняшний день в сегодняшней капиталистической стране. Чистильщик обуви.
— Но он же маленький! Разве таким маленьким можно работать?
— Ты можешь сама спросить его об этом.
— Но он же на картинке!
— Здесь на картинке, а там, в далёком городе, — живой, сидит и чистит чужие туфли. Ты можешь с ним встретиться.
— Звёздочка? — догадываюсь я. Сырояров кивает.
Я совершенно согрелась, но вдруг там тоже зима?
— Ты же видишь лето, — старик показывает на картинку.
— Хорошо. Я отправляюсь.
Звёздочка сама появляется в ладони, тёплая и мерцающая. Поворачиваюсь лицом к картине, пристально смотрю. Она стремительно уменьшается, становится совсем крохотной и аккуратно вкладывается в квадрат звёздочки. На экране отлично видно, как мальчик помахивает щётками и вроде бы даже напевает, но слов не слышно. Эй, погодите! Я же не знаю другого языка!
Фёдор Антонович кладёт мне на лоб руку, я чувствую покалывание.
— Ты идёшь в параллельное время. Будь осторожна. Ни во что не вмешивайся. Береги себя — это не безопасно. Может, передумаешь?
Нет, не передумаю. Я отправляюсь к тебе, мальчик. Ты даже и подумать не можешь, что сейчас, через несколько секунд, мы встретимся.
Джон-Джоан
— Вам здесь просто нравится стоять? Или вы хотите почистить обувь?
Мальчик смотрел на меня приветливо и помахивал густыми сапожными щётками.
— Гм, на мне же босоножки — два ремешка впереди, два ремешка сзади. Ноги мне, что ли, начистить, чтоб блестели, как новенькие!
— Но я забыл дома крем-брюле! — подмигнул мне мальчишка, и мы вместе расхохотались. Так я познакомилась с Джоном.
— У тебя много работы? — Я присела возле него на корточки.
— Да как сказать. Все зависит от погоды. Самая лучшая погода такая: сначала дождь. — Джон отложил щётки, чтоб удобнее жестикулировать. — Хорошенький такой дождичек, чтобы лужи. Потом солнышко. Соображаешь?
Я честно призналась:
— Нет.
— Не годишься в чистильщики, — скорчил гримасу Джон. — Если дождь, значит, грязь, а если солнышко — она же засыхает! На туфлях! Куда идёт человек? Ко мне! Почистили, а тут снова дождь! Потом солнце! Он опять ко мне. А куда ему деваться? И так целый день.
— Целый день туфли чистит? Один человек? — изумилась я.
— Тьфу ты, почему же один? Все!
— Но ведь не всегда же такая погода получается!
— В том-то и дело, что не всегда. Это мечта у меня такая, поняла?
— Эй, парень, почисть-ка мне правый башмак!
На невысокую подставку опускается коричневый тупоносый ботинок.
— А левый, сэр? — спрашивает Джон, ловко орудуя щётками.
— А левый потом, если мне понравится правый! — смеётся хозяин ботинка. Уходя, он бросает Джону монетку, и тот на лету подхватывает её.
— Ловко! — говорю я, — весёлая у тебя работа!
— Конечно, весёлая, — усмехается Джон. — А это видела?
Он откинул со лба волосы.
На лбу темнела подсохшая ссадина.
— Ударился что ли?
— Ага. Об чужой кулак. Слишком весёлый клиент попался.
— И ты смолчал?
— Нет, почему же? Я сказал: «Извините, сэр!»
— Надо было пожаловаться!
— Кому, извините, сэр?
— Ну, я не знаю… Учительнице, маме, милиционеру. То есть полицейскому!
— Ну, ты даёшь! — Джон звонко хохочет, совсем как девчонка. — Откуда ты такая взялась, скажи пожалуйста!
— Откуда, откуда, из Советского Союза! — выпаливаю я.
— Откуда? — Джон поднимается со своего сидения. Глаза у него становятся круглыми, как двухкопеечные монеты.
— Ты что, глухой? Из Советского Союза! Из СССР! Понял?
— Врёшь! — Джон растерянно улыбался. — А ты можешь дать мне что-нибудь на память? А то ведь мне не поверят, что я видел девочку из Советского Союза!
Я пошарила в карманах. Да-а, с сувенирами у меня не очень. Обёртка от «Тузика». Помятая. Ещё бумажка. Ага, это на математике мне Серёжка написал: «Два плюс два — баранья голова». На моего соседа намекал. А сосед — мальчик как мальчик, только фамилия у него такая — Баранов. Ну и что? Между прочим, на свете жил такой знаменитый писатель — Лев Толстой. Может, какой-нибудь Серёжка его толстым львом дразнил. Чтоб дразнить, ума много не надо. А у нас целая полка книг Льва Толстого стоит. И Баранов ещё ого напишет. Может быть. Нет, такую бумажку не подаришь — вдруг у Джона фамилия какая-нибудь этакая. Он ведь может не понять Серёжкиного юмора, и получится международный конфликт — Джон всё-таки иностранец. То есть я, получается, иностранец. Иностранка. Фу-ты ну-ты!