Красно-белые волны в Царицыне и окрест. Волна первая
Шрифт:
Кто это?..
Москва. Май 1918 г.
– Вставай к стенке! – голос комиссара пронзил меня пулей. Нет, тремя пулями: в голову, в сердце и в живот. Наверное, именно туда попадут эти трое молодых красноармейцев, еще вчера засевавшие поля где-нибудь под Рязанью, а теперь мобилизованные большевиками для борьбы с контрреволюцией. – Одной контрой сейчас станет меньше!
Комиссар выпрямился во весь свой огромный рост, широко расставил ноги, скрипнув сапогами, заложил руки за
Комиссар прошёлся у них за спиной, глядя в пол. Остановился с другой стороны.
– Унтер-офицер кавалерии… служил царю, награды получал, германский плен… Теперь решил служить делу революции?! И ты думал, мы тебе поверим?! Не разгадаем твоё империалистическое нутро?!
Мой вид представлял собой жалкое зрелище: небритый, босой, из одежды только подштанники. Два месяца на Лубянке не прошли бесследно.
– Товарищ, комиссар…
– Гражданин комиссар!
– Гражданин комиссар, я говорил на допросах, что на фронте и в плену проникся революционными идеями. Ваши товарищи открыли мне глаза на империалистическую сущность войны. Хочу защищать революцию и бороться с интервентами.
Комиссар смерил меня взглядом полным недоверия.
– Заряжай! – приказал красноармейцам. – Именем революции и трудового народа…
– Отставить! – в каземат зашёл невысокий человек в пенсне и в такой же, как у комиссара, кожаной куртке, перепоясанной ремнями, и в кепке со звездой. Жидковатая бородка, из-под кепки виднеется густая чёрная шевелюра. – Отставить, товарищи!
– Отставить! – повторил приказ комиссар и вытянулся по струнке перед вошедшим.
– Товарищ Председатель Революционного Военного Совета, приводим в исполнение решение суда трудового народа. Царский золотопогонник! – доложил комиссар, а я почувствовал, что его самоуверенность улетучилась как пар из кипящего чайника.
– Какой он вам золотопогонник?! То старшие офицеры и генералы, а он унтер-офицер. Золота на погонах у него никогда не было!
Председатель держал в руке мои бумаги.
– У Вас отсутствуют некоторые документы, – обратился ко мне.
Я пожал плечами.
– Всё, что сумел, сохранил.
– Социальное происхождение?
– Отец из обедневшего рода дворян. Умер, когда мне было 13 лет. Мать – казачка.
– Поэтому пошли в кавалерию?
– Именно.
– Считаете себя дворянином или казаком?
– Казаком. Скорее, простым крестьянином, – поторопился поправиться я, ибо большинство казаков не приняло революцию. Значит, надо сойти за своего, за крестьянина.
Председатель пронзил меня умным, леденящим взглядом. Стёкла пенсне отражали рыжий свет керосиновой лампы – единственный источник света в моём расстрельном каземате – придавая угрюмому лицу председателя явный оттенок сюрреалистичности. Демон, подумал я. Истинный демон революции.
– Правильно! Рабочие и крестьяне – вот за кого мы боролись и продолжаем бороться. Именно для них делали революцию. Хотите присоединиться
– Так точно, – я едва по привычке не добавил «Ваше превосходительство».
– Рад, что и к Вам пришло осознание правильности нашех идей. Что же Вас убедило, не считая агитационной работы наших товарищей на германском фронте?
Вспомнить, что из коммунистической литературы я читал в 1917-м.
– «Социализм и религия» и «Большевики и мелкая буржуазия» товарища Ленина. А также «Наша революция» и «Война и Интернационал» товарища Троцкого.
Сдержанная улыбка появилась на лице председателя, как будто демон, наконец, получил очередную жертву и готовился праздновать победу.
– Что же Вам понравилось в «Нашей революции»?
– Теория перманентной революции.
– Рад, что моя книга помогла Вам выбрать правильный жизненный путь революционера. Читали работы Сталина?
– Кто это?
На сей раз лицо председателя расплылось в торжествующей, несдерживаемой улыбке и раздался оглушительный хохот.
– Вы правы! Ох, как правы!.. Откуда родом?
– Из Царицына Саратовской губернии.
Председатель выдержал паузу, не сводя с меня внимательного взгляда.
– Дайте ему помыться, накормите, оденьте и завтра ко мне в кабинет.
– Слушаюсь, товарищ Троцкий! – отчеканил комиссар.
Генерал в фетровой шляпе
Новочеркасск. Ноябрь 1917 г.
Приёмная генерала Алексеева напоминала обычный штаб Императорской Армии России: офицеры одеты по форме, держат выправку, приветствуют друг друга по уставу. Выделяюсь только я – гражданская одежда и недельная небритость. Офицеры бросают в мою сторону быстрые взгляды. Кажется, угадывают сослуживца.
Адъютант изучает мои документы. Наконец, решается подать генералу. Входит в кабинет и через минуту возвращается без них. Значит, генерал согласился рассмотреть мою кандидатуру. Ожидаю более часа с четвертью. Наконец, у адъютанта звонит телефон.
– Исполняю, Ваше превосходительство. Проходите в кабинет, господин Истомин. Генерал желает с Вами беседовать.
Поднимаюсь, привожу себя в порядок насколько могу и вхожу в кабинет. Передо мной за широким массивным столом в стареньком засаленном мундире сидит маленький старичок с высоким лбом, курносым носом и пышными усами, кончиками расправленными в стороны. В глазах как будто с детства застыла печаль.
– Значит, Вы унтер-офицер кавалерии, закончили Николаевское кавалерийское училище и служили на Западном фронте? А теперь желаете вступить в Добровольческую Армию?
– Именно так, Ваше превосходительство.
– Армия только формируется. Как узнали?
– Из Вашей телеграммы, отправленной в штаб Петроградского Военного округа в минувшем месяце.
– Как оказались в штабе? С каких пор туда пускают унтер-офицеров кавалерии?
– Так сложились обстоятельства, – отвечаю первое, что приходит в голову, и понимаю, что ответ совершенно бездарный.