Красно-белые волны в Царицыне и окрест. Волны последние

В середине сентября дед Прохор вновь переправил меня на левый берег Волги и я поселился в родном доме с мамой, сестрой, племянником и племянницей.

Дом мы когда-то строили втроём: отец, муж моей сестры Саша и я. Теперь остался только я. Отец погиб при строительстве дома, когда мне было тринадцать лет, а Саша умер летом на покосе – не выдержало сердце в страшную жару. На поле потерял сознание и скончался через девять дней. Весь хутор хоронил лучшего гармониста и организатора посиделок в летние вечера.

Интересная судьба у моего отца. Дворянин из Санкт-Петербурга, закончил историко-филологический факультет, увлёкся толстовством и решил пойти в народ. Поплыл на пароходе вниз по Волге, выбирая деревню поглуше. Но в дороге понял, что, как филолог и петербуржец, не сможет каждый день слышать поволжские говоры: сарахван вместо сарафан, нацнуть вместо начать и идияла вместо одеяло.

В Царицыне, к своему удивлению, услышал граммотную речь горожан и казаков и решил поискать село в округе. Увидел оживлённую переправу через Волгу и перебрался на левый берег в хутор Букатин. Удивился ещё раз, вновь услышав ту же правильную речь, и решил осесть именно здесь. Казачий круг выделил ему участок земли. С помощью казаков он освоил азы земледелия и влился в хуторскую жизнь, женившись на казачке.

Своим домашним я сказал, что вернулся с германского фронта, устал от войны и теперь буду мирно обживаться, заниматься домашним хозяйством и просто спокойно жить. Последнее было правдой, но меня не покидали мысли о нашем штабе, поскольку не было никакой возможности без риска для жизни узнать о судьбе моих товарищей. А чёрная баржа всё также стояла по середине Волги. Артиллерийское управление до сих пор находилось там под арестом, который в любую ночь мог закончиться взрывом и затоплением.

С наступлением осени дома начались обычные хозяйственные дела. Мы все вместе запасались на зиму: солили капусту, помидоры, огурцы и арбузы, собирали в лесу тёрен и грибы, сушили абрикосы и мочили яблоки. А ещё варили варенье для больших праздников и почётных гостей, но получалось не так много, так как сахар был дорогой. Малиновое варенье берегли на случай болезни.

Женщины сбивали сливочное масло: наливали сливки в четвертную бутыль с узким горлом, закупоривали и катали на коленях до образования комков, а затем выливали в таз, промывали несколько раз в холодной воде и складывали в горшки.

В конце сентября поехали в поле за тыквами. По дороге племянники заметили бабу Нину Набатову – лучшего грибника в хуторе. Она знала все грибные места в

округе, но никому не говорила. Племянники решили за ней проследить, но баба Нина заметила и целый день ходила по лесу, так и не собрав ни одного гриба. Хитрая казачка! Не рассказывала никому и про свои секреты соления грибов, а они у неё получались самые вкусные в хуторе. На рынке в Царицыне за ними выстраивалась очередь, пока Сталин не запретил торговлю летом прошлого года.

А этим летом пострадал ещё один доход хуторян – общий. С окрестных сёл и деревень через хутор прогоняли много скота для продажи на правом берегу и перевозки вверх по Волге. Станичное правление брало плату с перегонщиков и раздавало хуторянам или тратило на благоустройство хутора. Но из-за войны прогоны сильно сократились, а с ними и доходы.

Мы с сестрой в Свято-Никольском храме заказали панихиду по Саше, а после зашли в школу, в которой проучились три года.

Школа была пристройкой к храму и состояла всего из одной большой комнаты с пятью окнами и коридора. У глухой стены – общей с храмом – была голландская печь, окрашенная чёрным лаком, а рядом передвижная вращающаяся доска. У окна стояли два шкафа с учебниками и книгами. По середине класса в два ряда были расставлены трёхместные парты с откидными столешницами и врезанными отверстиями для чернил и ручек. Помню, по утрам помощница учительницы наливала в них чернила из жестяного чайника. Напротив парт стояла кафедра для учительницы, а рядом – огромные счёты. В углу перед иконой Николая Угодника горела лампадой.

– Ничего не изменилось за эти годы, – подумал я. – Даже портреты императора Николая II и цесаревича Алексея по-прежнему висят на стене. Впрочем, это ненадолго, так как в феврале большевики приняли декрет об отделении церкви от государства, а в июле расстреляли императорскую семью.

Вспомнил, что когда учительница входила в класс, мы вставали, хором здоровались и садились только после её разрешения, громко хлопая крышками парт – нам это нравилось. Каждое утро перед началом занятий пели «Отче наш» и «Боже, Царя храни».

Все три класса класса учились одновременно. Пока ученики первого класса читали вслух, второй делал письменное задание, а третий решал математические задачи. На перемене мы играли на крыльце и во дворе. Гимнастический зал располагался во дворе и состоял из качелей, лестницы и шеста. Один раз в неделю к нам приезжал учитель гимнастики из Царицынского станичного правления и обучал мальчиков физическим упражнениям. Мы лазали по шесту, прыгали через канаву и рубили деревянными шашками траву. Девочек на это время отпускали домой.

Священник преподавал Закон Божий. В начале урока проверял у всех нательные кресты. У кого не было – оставлял на два часа после уроков помогать уборщище тёте Маше Исаевой.

Помню, на последних страницах Закона Божьего была таблица летоисчисления для празднования Пасхи до 2000-го года. Сестра меня постоянно спрашивала, что же должно произойти в том году, если нет летоисчисления после. Я не знал что ответить, а спросить у батюшки боялся.

К первоклассникам на самый первый урок приходил дьякон со скрипкой и просил детей спеть под музыку. Самых голосистых записывал в церковный хор.