Красно Солнышко
Шрифт:
Завели коней в стойла, насыпали кормушки овсом отборным, расчесали гривы скребком деревянным, вычистили шкуры скребницей. Потом Йолла опять что-то на своём языке сказал жеребцу, тот будто понял женщину, проржал в ответ коротко, ласково. Вернулись оба домой, раскатали тряпицу, в кою второй подарок завёрнут был, и села тут тугаринка потрясённо на лавку, словно силы её оставили. Посмотрела на плеть узорчатую, серебром отделанную, на мужа своего, спросила тихо:
– Ты… Выкуп отдал отцу?..
– Получил Бурай Хан золота столь, сколь голова коня весит. Или мало дал?
– Много дал! А может, и нет. Стою я столько?
Уже улыбается, лукавым взглядом косит на мужа. Тот шагнул к ней, обнял, губами лба коснулся, вдохнул запах родной, молвил в ответ:
– За всё злато мира тебя не отдам. Ибо нет цены моей супруге милой…
Вздохнула жена счастливо, носиком в грудь мужа ткнулась, прижалась, ответила, счастливая:
– Камча эта – знак племени. Отец мой, Бурай Хан, признаёт тебя сыном своим, и наследником. Отныне ты, супруг мой – хан племён кипчакских. И каждый из кипчаков, увидев эту плеть, обязан тебе подчиниться и исполнить то, что ты пожелаешь…
Подняла лицо, потянулась, коснулась губами губ, да тут стукнули в двери вновь. И с досадой оторвались супруги друг от друга – вошёл посланец княжий с вестью:
…Собрались все, кто тогда с Богами беседовал: Крут, да Храбр, оба князя, Слав да Путята, и Брендан. Жёны князей стол накрыли – ушли в горницу, не их дело разговор сей слушать. Свои дела есть. А мужские дела – дела мужей. Испили по чаше за поход, потом Крут начал рассказывать, что в Арконе было, откуда народу столько, и что на пути обратном приключилося. И словно живые вставали перед глазами собравшихся картины случившегося…
…Первые ядра рванули удачно, перелетев небольшой остров. Прямо над ромейскими каторгами, залив деревянные корабли морем огня. Кое где языки пламени с неба попали в запасы «греческого огня», уже уложенные на палубах гребных судов, приготовившихся к атаке длинного каравана. Вспыхнула паника – как могли еретики-славяне обнаружить в кромешной тьме эскадру мегадука Махера Ивакинуса? Предательство? Измена? И откуда у них снаряды, снаряжённые величайшей тайной Империи – неугасимым огнём Калинника, едва только начавшим поступать для вооружения кораблей. А славянские двулодники уже дали второй залп… Некоторые командиры не растерялись – раздались резкие команды, ударили барабаны гребных мастеров, и узкие корпуса каторг, на которых не было пожара, рванулись вперёд, по дуге обходя безымянный островок. Слишком опытны были ромеи, чтобы растеряться от внезапного обстрела. С предателями, раскрывшими тайну засады разберутся потом. Те, кому следует. А сейчас необходимо уничтожить еретиков до последнего! И пусть адмиральская галера уже пылает ярким пламенем, и спасшихся с неё точно не будет, но есть долг перед Империй, и имя Христово ведёт в бой византийцев!.. Третий залп требучетов лёг почти впустую, только добавив жару в уже горящие корабли, откуда неслись нечеловеческие вопли горящих заживо команд и прикованных цепями к своим скамьям гребцов. Кое-кто из славов забормотал, призывая Чура – уж больно жутко становилось от рёва, в котором не было ничего человеческого. Но команды командиров и сигналы с воеводиного двулодника быстро привели всех в чувство. Требучеты прекратили стрельбы, теперь воины готовились к рукопашному бою. Впрочем, ещё оставались баллисты, бьющие настильным огнём. И за ними стояли лучшие стрелки. Греки перестраивались, ободрённые тем, что славяне перестали стрелять из метательных машин, Их остроносые каторги выстраивались в линию. В свете догорающих обломков Крут насчитал почти тридцать штук. И вполне возможно, что где-то ещё прячется засада. Так что нужно смотреть в оба. Ромеи любили держать часть галер в резерве, и те нападали внезапно с тыла, когда противник был увлечён боем… Флот славов начал перестраиваться, но тут со стороны греков послышались команды, и море перед славами вскипело – ромеи разрядили свои метательные орудия, но поскольку в темноте неверно оценили расстояние, большая часть снарядов не долетела. Хотя и то, что угодил в цель натворили дел, дырявя паруса, рвя снасти, пробивая дыры в корпусах. Послышались ругательства и проклятия – кое ког из дружинников тоже зацепило. Появились и первые павшие, кому булыжник или свинцовое ядро из баллисты угодило в грудь… От такого удара не спасали ростовые щиты, которыми были увешаны борта двулодников… Снова факел на лодье воеводы описал дугу, и по этому сигналу все корабли открыли огонь из баллист. Залп славов был гораздо удачнее, да и благодаря большим размерам их кораблей и махины были мощнее и больше. Массивные камни и брёвна разносили в щепы носы гребных каторг, проламывали палубы и днища, сносили ряды вёсел, калеча и убивая гребцов… Тем не менее ромеи не сдавались, и уже были совсем близко. Некоторые уже готовились перебросить мостки-вороны, и тогда в бой пойдут либурарии - пехотинцы… Но шквальный обстрел со стороны славян не прекращался ни на мгновение – камни и брёвна сплошной стеной летели в ромейские корабли. Закружился на месте один длинный дромон, зачерпнул бортом воду усиако [70] . Вспыхнул ярким пламенем ещё один, которому камень с баллисты славян угодил в установленный на палубе сифон для метания греческого огня… Но почему недолёты у греков?! Или глаза неверно оценивают размеры еретических кораблей?! Ливень стрел, взмывших в воздух из-за высоких бортов славянских лодий прервал все размышления и тревоги – никто не ожидал, что на кораблях, перевозивших людей, и по сути являющихся обычными торговыми судами, как донесли лазутчики, окажется столько вооружения… Длинные тяжёлые стрелы буквально выкидывали ромеев за борта, пригвождали тела к палубам, пробивали доски насквозь, раня гребцов, внося хаос в работу вёсел. Убитый кормщик навалился на рулевое весло, и галера резко вильнула, зачёрпывая портами вёсел воду, затем послышался ужасающий треск, и острый нос с тараном врезался в борт идущей рядом монеры [71] . Дождь. Железный дождь из стрел, вот что приходило на ум при виде шквальной стрельбы славянских лучников…
70
стовёсельное палубное гребное судно
71
тип гребного судна Византийской Империи, корабль с одним ярусом гребцов
– Пали!
Сухо ударила тетва баллисты – гигантская стрела с привязанным к ней глиняным горшком с горючей смесью унеслась навстречу громадному, вёсел на сто пятьдесят византийскому кораблю, тот надвигался величественно и неотвратимо. Удар, взрыв! И торжествующие крики сменяются воплем ужаса – прыгают за борт ромеи, визжат в нечеловеческом ужасе гребцы в свой смертный час… Но всё ближе и ближе враг, и пусть их уже меньше, чем славов, но уже вскипает рукопашная схватка на двулодниках, заслонивших собой весь караван, и лязг мечей, вопли, проклятия и ругань сливаются в сплошной рёв битвы… Но уже подтягиваются к сцепившимся кораблям двулодники второй линии, поддерживавшие своих братьев, принявших на себя первый удар, и с их палуб прыгают на залитые палубы лодий новые, свежие воины. И поддаются ромеи, пятятся, уже хотят бежать, но некуда – за деревянным бортом вода пролива. С шумом падает между корпусами двулодника и галерой человек, с хрустом волна сдвигает оба корабля вместе. Короткий задушенный крик и сочный шлепок раздавленного тела теряется на фоне треска дерева… Ромеи уже прыгают в воду, не помышляя о дальнейшем сражении, и плывущих и тонущих без всякой жалости расстреливают, перегнувшись через борт славянские лучники, метают в них найденные на палубах ромейских каторг короткие дротики. Не свои же, любовно отполированные мозолистыми ладонями копья бросать в слуг Чернобога? Как говорится – твоим же имуществом…
…Рассвет озарил догорающие, чадящие галеры за низким островком, сотни качающихся на волнах тел, и сам остров, усыпанный телами уцелевших. Всего семь из всего флота империи добралось до двулодников славов. И все они болтаются безвольно на абордажных крюках, поводя брошенными вёслами. Славы уничтожили всех, до кого могли дотянуться мечом, стрелой, копьём… Крут устало взглянул на панораму сражения, выслушал донесения – погибших было больше двух сотен. Ромеев – намного больше. По крайней мере, навскидку вокруг болталось не меньше двух тысяч тел. А ведь ещё многие утонули из-за тяжести доспехов, сгорели, не говоря уж об утонувших со своими галерами рабах-гребцах… Хвала Богам – ущерб кораблям славов малый оказался. Так, пробоины были. Но ни одной подводной, и починить дыры есть чем, эвон, сколько дерева плавает…
Глянул воевода на обломки. Задумчиво на тела мёртвые, в волнах мелькающие, на ромеев, островок облепивших сплошным покровом, на семь галер, словно птицы подстреленные, вёслами бьющих друг о друга…
– Что, други, скажете? На наших рудниках рабы нужны. Ведь меднокожие не вечно там работать будут. Придёт час, отпустят их…
– Предлагаешь полон набрать, воевода?
Возник рядом Мал. Подошли и другие воины.
– А что? Уж этих то можно бессрочно закабалить. Нелюдь они. Пустые оболочки.
– Коли так говоришь, воевода… А хватит ли нам припасов и на мёртвые души? Своих бы дотащить до берегов родных…
– Хватит. Тут недалече капище Поганого есть. Там и разживёмся необходимым…
…Подходили на лодках малых, кричали желающих спастись. Деваться ромеям некуда. Воды и пищи на островке нет. До берега одного – пятнадцать вёрст. До другого – десять. Не доплыть. Обломки к берегу прибьёт ли – неведомо. А чем больше сидишь на песке без пищи и воды, тем больше слабеешь. Да и вдруг решат варвары дождаться, пока греки друг друга убивать начнут, или того пуще, забросают островок огнём негасимым, что тогда?.. И потому понуро брели ромеи в лодочкам, покорно давали себя связывать и заковывать в цепи на галерах-каторгах. Выбора у них не было. Умереть сейчас, или спустя какое-то время. Но каждый лишний час жизни значил для них очень и очень много. И уж куда больше свободы и чести… Пока разбирались с пленниками, свободные от дежурства люди быстро чинили пробоины, штопали паруса, меняли их на новые. Потрошили добычу в трюмах захваченных кораблей. Опытным взглядом выхватили из толпы пленников нескольких командиров, определив их по роскошным цветам добротных туник и манере держаться. Увели для допроса будущего. Поместили отдельно от остальных пленников. Так простояли почти весь день до вечера, тогда только тронулись. На галеры с пленниками поставили своих дружинников, заменив их на выкупленных славян, что покрепче телом. Справятся люди с парусами. На вёслах двулодники почти не ходят… За ночь подошли к той бухте, где когда то с друидами встретились. Вошли смело, не таясь. У славов – сила. Не потянут пикты против такой мощи – больше пяти десятков кораблей зашли. Да ещё и столь огромные!.. Быстро сошли на берег воины, первым делом к родникам пошли – воды пресной много надобно. Согнали скот, что везли с собой купцы, пожелавшие под руку князей уйти, на берег – пусть травки пощиплют. Заодно и коней, что тесть Храбру в подарок послал, тоже вывели, копыта размять, перехватить зелени, да водицы чистой в волю испить. Народ выпускали на берег понемногу, по очереди. Чтобы не было суеты да давки, шума да скандалов. Сразу предупредили насчёт этого. И вели себя все едущие чинно, как просили. Без возражений и препираний сходили на песок бухты, бродили по нему, или по траве, разминали косточки, или просто лежали. А как время проходило отведённое – возвращались назад, на свою лодью, помня, что прочие совей очереди ждут. А дружинники, да народ, что покрепче, делом заняты – вновь корабли осматривают, да латают, воду таскают. Чай, конец Оловянных остров. Теперь до Земли Кипящей воды пресной водицы не испить будет… А до неё плыть да плыть…
– Люди!
Донёсся со скалы крик дозорного. Мгновенно дружинники оставили все прочие дела, карабкаются на верх по тропам и верёвкам, заранее сброшенным. До двух десятков Крут успел досчитать, а уже три сотни воинов в полной броне и с оружием стену выстроили строя боевого по краю залива, и с остальных лодий им подкрепление идёт, торопится. Поднялся воевода нехотя – уж как не хочется кровь братскую проливать, да придётся, видимо… Ухватился за трос, рванул могучее тело вверх… Выбрался – стоит дружина верная, к бою готовая, словно и не было вчера сражения. Отдохнули за ночь всё-же люди. Так что вряд ли пиктам удастся победу одержать… На глянул озадаченно на приближающихся от леса людей и сбил шелом на затылок – не видать среди тёмных одежд белых одеяний друидов. Простые люди идут. Не жрецы. И ветвью мира машут, кричат чего то. Велел пока воевода стрелы не пускать. Да и пиктов тех едва с полсотни наберётся. В мгновение ока вырубят их закованные с ног до головы в сталь воины, если что. Подошли ближе. Остановились. Потом вытолкнули из своих рядов старика. Тот ветку взял, машет, идёт, кричит: Мир! Мир! Ну, раз такое дело – пока не тронем. Пропустили его воины к воеводе. Склонил старик голову в поклоне низком, а потом заговорил на славянском языке. Пусть ломаном, но понятном. Беда у них великая. Страшная. Тот монастырь, капище Триглавого, ромеи восстановили. И начали свирепствовать черноризцы пуще прежнего. Охотились на людей с собаками громадными, словно на зверей, жгли дома с обитателями вместе, казнили всех, кто не осенял себя знаком Черного Бога лютой смертью. Отбирали детей, увозили их неведомо куда, и никто больше их не видывал. Угоняли и девушек и женщин молодых на потеху легионам, в Лютеции стоящим. Тех, кто посильнее, рабами делали, клеймом раскалённым жгли, отрезали уши, заковывали в цепи навечно. Обезлюдел край. Почти вымер. Вот они, почитай, последние оставшиеся свободными.
– А друиды где?
Зада вопрос Крут, ожидая ответа. И старик не стал правду утаивать – ушли они. Неведомо куда. Бросили народ свой в беде… Скрипнул зубами воевода, прикрыл глаза, желая видеть, лжёт ему старец, иль нет… Не лгал. Чистую правду поведал старик. Задумался лишь на миг воевода. Спросил старца:
– Допустим, поможем мы вам. Сожжём поганое место. Черноризцев на деревьях развесим, да храм их спалим. Поможет ли? Ил Лютеции легионы придут, и тогда уж не успокоятся ромеи, пока всех вас не добьют.