Красноармеец Краснофлотец № 21-22((ноябрь 1937))
Шрифт:
Орла вели под конвоем. Иные встречные солдаты негромко спрашивали: «Куда, земляк»? Конвоир-еврей казенным голосом покрикивал: «Не полагается разговаривать!» Один из солдат бросил: «А, Иуда…»
Орел сидел в землянке и ждал военно-полевого суда. К землянке подошел, с трудом ступая на грубых костылях, вятский парень. Он обратился к еврею: «Пусти к товарищу». «Что за вопрос?» — «Пусти…» — «Я не вижу и не слышу». — «Пусти…» — «А, идиот!.. Я-ж сказал: я не вижу и не слышу. Иди…» Вятский вошел в землянку. Орел повернул голову. Парень сказал: «Беги, земляк, выдь вместо меня» — и он протянул Орлу костыли, побелел и со стоном опустился на землю. Он посмотрел на Орла и еще раз сказал: «Я вместо тебя останусь» Орел покачал головой: «Нет, друг, — что ж я на тебя, безвинного, свою смерть сброшу…» Оба помолчали. Раненый еще раз сказал: «Беги, земляк». Орел взял его руку: «Великое тебе спасибо за добро…» Раненый поглядел на Орла: «Чего-ж… Должник я перед тобой — по самую кончину». Орел улыбнулся: «Ладно, на том свете сосчитаемся». Помолчали оба. И, отвечая себе на какие-то мысли, Орел задумчиво, негромко сказал: «Мало, мало живет русский человек». Раненый привстал и спросил: «Имя твое как?» — «Яков». — «Будем побратимами…» Раненый расстегнул ворот, снял с себя нательный крест. «Материнское благословение тебе отдаю». Орел взял в руки крест. Раненый сказал: «А ты мне дай свой». Орел чуть улыбнулся, тут же согнал улыбку и ответил: «А у меня нету». Раненый поглядел,
Орла повели на суд. Выходя, он сказал часовому: «Тяжелая работа своих на тот свет водить?» Часовой вздрогнул. В помещении за простым столом сидели в шинелях, без шапок, три офицера. Спрашивали коротко. «Фамилия?» — «Орел, ваше высокоблагородие». — «Имя?» — «Яков, ваше высокоблагородие». — «Беглый политический?» — «Никак нет, ваше высокоблагородие. Спутали с кем-то.» Тогда поручик положил на стол ранец и бумаги. «А это имущество твое?» Орел посмотрел на бумаги секунду-другую, помедлил и сказал: «Мое». — «Значит ты — политический?» — «Вы мне не тыкайте, а извольте говорить „вы“… Да, значит, я — политический». Один из членов суда читал: «Вот печатное изделие: „РСДРП“… А это в скобочках что?» — «В скобках буква „б“: большевиков». — «Что за странное слово?» — «От слова большинство…» Офицеры настороженно, пристально смотрели на стоявшего перед ними человека. Он был спокоен. Живые темные глаза его смотрели прямо и ясно. Иногда он чуть поглаживал ус. Один из судей показал на бумажку: «Почему с собой таскал?» — «Было нужно». — «Что о государе говорил?» — «Там написано». — «Зачем шел в ряды армии?» — «Не шел, а шли. Повторяю: извольте говорить „вы“». Все немного помолчали. «Так зачем в армию?» — «Чтобы вести работу в войсках и двинуть солдат против позорной монархии и войны». — «Бессмыслица… Как это солдат двинуть против войны? Солдат существует для войны». — «И революции…»— «Кто посылал? Откуда?» — «А это останется вам неизвестным». — «Знал, что можешь быть повешен?» — «Знал…» Офицеры обменялись негромко двумя-тремя словами: «Повешение?» — «Возни много: сапер беспокоить, веревки доставать…» — «Тогда просто — пли! — и исчерпано». Офицеры кивнули утвердительно председательствующему. Он громко сказал: «Встать», прочел короткий приговор. «Приговор военно-полевого суда Петровского полка. За оскорбление его величества, попытку возбуждения нижних чинов к ниспровержению существующего строя, — нижнего чина означенного полка первой роты Якова Орла исключить из военной службы, лишить воинского звания и всех прав состояния и подвергнуть смертной казни через расстреляние. 28 сего февраля 1917 года».
Лишить воинского звания и всех прав состояния и подвергнуть смертной казни через расстреляние.
Орла выводили под конвоем. Полковник смотрел мрачно: «Скандал, скандал…» Верховой ординарец подал ему депешу. Полковник отстранил: «После»… Тревожно и щемяще забил барабан. Фельдфебель сорвал с Орла кокарду и погоны. Он шел с обнаженной головой. Тревога и беспокойство распространялись по лесу, где стоял полк. Раздался крик: «Прощай, Орел!» Это кричал Алешка Медведев. Орла подвели к столбу. Офицер приказал: «Завязать глаза». Орел упрямо мотнул головой и отшвырнул чужую руку с платком: «Не надо. Не боюсь». Его привязали к столбу. Он оглядел мир. Вновь, еще страшнее забил барабан. Солдаты обнажили головы. Орел поглядел на взвод, стоявший на изготовку: «Братья… Доколе же будет так?.. Вас губят, а вы своих бьете?.. Мало за войну положено?» Офицер закричал: «Молчать!» Орел ответил ему: «Вы бы в бою покричали… Там вы тихие… — Ну, последнее слово… Я политик, с каторги… Оттуда бежал — бороться за вас, за вывод из войны… А вы за это бейте… Ну!.. Цельтесь хорошенько… Эх, несчастные вы люди…»
В тишине прозвучала последняя команда: «По осужденному пальба взводом!..» Вскинулись винтовки. «Взво-о-од!..» Текли слезы по лицам старых солдат.
На костылях шел раненый вятский и кричал расстрельному взводу: «Не стреляйте, братцы! В деревню вернетесь, вас не примут. Руки у вас будут в христианской крови». Еще страшнее ударил барабан. «Взво-о-д!» Рослый солдат, раздатчик патронов Иван Чортомлык кинул винтовку: «Та шо-ж воно робится: своих стрелять? Не можу!» Бросили винтовки Ермолай и еврей. «Не будем стрелять!..» — «Он человек правильный!» Кто-то кричал: «Там немцы нас казнят! А тут свои казнят!» Раненый телом своим закрыл Орла. Слезы лились по его лицу и он кричал: «Вот — бейте, если есть совесть…» Офицер снова закричал: «Взво-од!..» Винтовки ходуном ходили в трясущихся руках солдат. Орел стоял бледный и молчаливый, глаза его были раскрыты широко, и холодный ветер шевелил его волосы. Один из солдат, могучий и рослый красавец, ударил винтовкой об камень и она разбилась. Орел крикнул: «Долго мучить-то будете?..» Полный отчаянности, какого-то безмерного святого порыва, подбежал к двоим стоявшим у столба удалец Алешка, рванул на себе шинель и рубаху, крикнул: «Бей, благородье, сволочь!» — раскрыл тело свое солдатское и запел: «Вы жертвою пали…» Смута, смятение прокатились по солдатским рядам. Кто-то крикнул: «Господи благослови!..» — «Не выдавай! Земляки!» Люди кинулись вперед. Опрокидывали кипящие походные кухни, ломали первое, что попадалось на пути, и стихийное «ура!» загремело из сотен глоток. Люди не знали, что и как сказать, и всегда, когда армия российская начинала мятеж, она гремела «ура», ободряя себя и устрашая врага. Офицеры попятились. Раненый плакал и смеялся, целовал Орла и срывал с него веревки и говорил: «Со светлым праздником, Христос воскресе!.. Орел воскресе!»
«Пятый год, Ор-ел!..» — кричал удалой и расхристанный песенник. Орел глубоко вдохнул воздух, расправил освобожденные от пут руки, поднял чью-то брошенную винтовку, быстро и сильно дослал патрон в патронник и сказал товарищам: «А отступать не будете? Пятый год? А на попятную не пойдете?» Алешка кинул весело: «Н-ну, брось!» Орел кричал, кидаясь вперед: «Э, не с кухнями воюй, вы! Бери штаб за глотку!»…
Офицеры в тревоге сбегались к штабу полка. Был слышен людской гул. Полковник Бутурлин был спокоен, он лишь бросил подбежавшему бледному поручику: «Что, дорогой, вас этому в корпусе не обучали?» Поручик молчал. Ординарец вновь откозырял полковнику: «Депеш, вашсокродь!» Полковник взял: «Какого еще там, чорта?!..» Он вскрыл депешу. «…Чего и следовало ждать. В Петрограде стрельба, гарнизон братается с толпами…» Поручик: «Не верю! Народ с государем…» Полковник кивнул в сторону шумевшего полка: «А в это вы верите? На осине болтаться хотите? Судья…» Поручик испуганно: «Батарею вызвать, картечь…» Полковник оборвал его: «Картечь? Голову на плечах надо иметь, вы! Вот с чем надо идти!» — и он поднял депешу. Командир 1-го батальона, богатырский штабс-капитан сказал: «Рискнем. Иду к людям»… Полковник решил: «Уместнее верхом… Коня!» И старик махом взлетел на коня, дал шпоры, конь захрапел и взвился. Старик поскакал к солдатам, высоко подняв бумагу. Какой-то прапорщик крикнул: «Бежим и мы, а то переколют!» Поручик останавливал: «Кто за государя? Кто же за государя?..» Офицеры растерянно озирались.
Седой всадник въехал в солдатскую лавину. Она бурлила и гудела. Полковник закричал: «Шапки долой, товарищи! В столице революция…» Передние зашумели «ура». Ермолай, глядя на высоко поднятую бумагу закричал: «Манифест? А?» Полковник продолжал: «Беззаветно доблестный полк наш и здесь первым. Несправедливые деяния да не найдут себе больше места в рядах наших. Российской государственной думе, ставшей во главе народа, ура!» Полковник закричал: «Ура!» Алешка яростно крикнул: «Стой! За что солдата мучили?» К полковнику пробивались раненый вятский и товарищи, которые защищали Орла: «Судьи где?» Их приволокли… С них было сорвано оружие. Алешка искал: «Орел, где Орел?» Один из офицеров упал на колени и крестился. Алешка Медведев с раскрытым воротом, с душой, которая была вся перебудоражена, подступал к Орлу и требовал: «Что с ними делать, сказывай! Поднять?..» В руке его уже была веревка. Она захлестнула горло поручика. Все притихли. Полковник ждал. Второй офицер рухнул на колени и взмолился: «Полковник, спасите!» Поручик хотел остановить его: «Как вам не стыдно?!» В толпе загудели: «А, куражишься! — Решай их!» Офицер взвыл: «Братцы… Полковник!..» Полковник произнес: «Я предупреждал… А теперь как люди решат… Народ наш милостивый…» Стоял гул: «Поизмывались, и хватит! Решай их!» Орел шагнул вперед и за ворот поднял с колен дрожащего офицера: «Стоять не можете? В ногах слабость?.. Руки об вас марать не хочется. Пусти, Алексей. Теперь они побегают…» Один из судей, поручик, который начал дело против Орла, вскинул голову: «Побегают? Я — Долгоруков. Я присягал государю императору и моего слова ни вы, никакой народ, и ни вышняя сила не изменят. Это слово дворянина». Полк зароптал и зарычал. Орел остановил людей. Орел сказал поручику: «Не побегаете… А ну, бегом — арш!» Поручика подбодрили его же наганом. «Руки согнуть в локтях… Так. На месте!.. Ать-два-три-четыре…» Поручик повиновался… «Реже… Так… Быстрее!» Солдаты заулыбались, засмеялись… Орел посмотрел и сказал: «И вон из полка — ко всем чертям!.. Уговор: второй раз не попадайтесь!» Офицер, потный и бледный, пошел. Вслед ему орали — «ать-два!» и свистели. Он двигался по снежной дороге, упрямый, и шептал: «Mon dieux, mon roi — господь и царь, и верен буду до конца, благослови, господи, на подвиг». В полку оркестр грянул Марсельезу. Изгнанный обернулся как от удара. Лицо его исказилось и он прошептал: «Канальи, грязные канальи». И он продолжал идти, упрямый и злой.
Полковник, видя, что пока обошлось, выстраивал полк. Шумные ряды выравнивались. Подчиняясь привычно командам, люди становились в строй. Полковник наблюдал за людьми, бросал шутки и объезжал фронт, поздравляя роты: «Со свободой, братцы вторая рота!» Ряды в силу привычки отвечали раскатисто: «Покорнейше благодарим, вашсокродие!» За полковником скакали его адъютанты, штабные и ординарцы. Развевался полковой значок. Люди были взбудоражены, полны нахлынувших на них мыслей и чувств… «Поздравляю, братцы третья рота!» Фельдфебель Варварин заорал: «Отцу-командиру, возвестителю свободы, ур-ра!» Рота загремела… Фельдфебель, разгораясь, дал знак: «Качать отца-командира!» Люди кинулись вперед… Началось традиционное подбрасывание и шум. Полковник взлетал, улыбаясь и придерживая шашку. Орел, Алешка Медведев и другие участники событий стояли в стороне, молча. Орел крикнул громко: «А пора бы к делу! Покричали, — спасибо свободному фельдфебелю. Надо и поговорить: как дальше жизнь пойдет…» Солдаты повернулись… Шум затих. Полковник поглядел, улыбнулся. «Поговорим… Давай ко мне!» Полковник сел верхом, а штабные проскакали дальше. Солдаты пошли следом. Полковой адъютант на ходу сказал полковнику: «Этот тип много берет на себя: одних милует, других ссылает… Держится вызывающе…» — «А как же иначе? Пусть пошумят, подерзят… Всегда так… Потом все уляжется…»
Офицеры вошли в штаб. Следом вошел Орел с товарищами. Секунду- другую люди глядели друг на друга молча, выжидающе. Полковник сказал: «Прошу…» Орел спросил: «Полковой писарь здесь?» Писарь ответил: «Здесь». — «Пишите…» Писарь стоял в нерешительности. Полковник кивнул ему: «Пиши…» Солдаты удовлетворенно посмотрели на полковника. Орел начал диктовать: «Полк постановляет приветствовать свободную Россию, петроградский пролетариат в частности…» Полковник подхватил: «Ага… Полк заявляет также, что в его рядах все готовы отдать свою жизнь делу свободы и довести войну…» Ермолай высунулся вперед: «Чего войну? Мы насчет мира… Нам пущай мир скорее, у нас семьи оставленные… Давай мир по телеграфу…» Кто-то из солдат попросил: «Пущай тожа сапоги выдадут…» Орел спокойно выждал и продолжил: «Далее. Полк постановляет…» Один из офицеров — худощавый, нервный прапорщик — перебил: «Что полк постановляет, это еще надо обсудить». Алешка посмотрел на него и сказал: «Уже обсуждали». — «Где?» — «Где? Да везде, триста лет Расея обсуждала, все года только и скребло внутри. Долой тиранов!..» Прапорщик прищурился и спросил: «А что это за слово „тиран“, — ты знаешь?» Алешка замялся: «А чорт его знает… Наверно какая-нибудь сволочь…» Полковник улыбнулся: «Молодчина! Вы, прапорщик, удовлетворены?» Орел продолжал, стоя в середине, спокойный, поглаживая ус: «Постановляет первое: выбрать ротные и полковой комитеты. Второе…» Ермолай опять высунулся вперед: «Нам, особо старшим возрастам, главное: мир…» Орел продолжал: «Полковому комитету принадлежит право контролировать жизнь полка, оружие и приказы». Полковник повернул голову в сторону Орла и посмотрел на него. Прапорщик встревоженно спросил: «To-есть, как контролировать?» Орел ответил: «Серьезно контролировать». Прапорщик бросил: «Что ж: вы будете инспектора армии?» Ответил еврей Соломон Боер, долго молчавший: «Зачем инспектора?
Просто мы армия, а это вещь». Прапорщик встал: «Кто дал вам право контроля?» Ермолай подошел вплотную, куря цыгарку, и сказал: «Общество, народ… Дай-ка прикурить…» И он без стеснения взял офицерскую руку вместе с папиросой. Орел продолжал: «В своих действиях комитет подчиняется только рабочим организациям». Прапорщик опять спросил: «Почему рабочим? Какое они имеют отношение к действующей армии?» Полковник внимательно слушал. Он неожиданно для всех сказал: «Я предлагаю господам офицерам не перечить новым порядкам…» Алешка фамильярно сказал полковнику: «Вот люблю, когда не ломаются… Пиши, писарь: приказано не перечить… И припиши: а кто будет перечить, тот будет бедный…»
Солдаты вышли. Прапорщик спросил: «Так кто же теперь в полку хозяин?» Лицо полковника было строго, сумрачно. Он ответил: «Будет хозяином тот, кто сумеет».
Шла весна. Снег быстро таял. Бежали ручьи. С запада тянули теплые балтийские ветры. Земля набухала, и под солнцем начинала шевелиться жизнь. В окопах стояла вода. Полк вновь занимал передовую линию. Пехотинцы, закрывшись рваными палатками, копошились в сырых ямах, Алешка покрикивал: «Поздравляю, братцы третья рота!.. Надиктовали писарям на подтирку… По телеграфу…» Ермолай обернулся: «Не дразнись, паря, и так тошно…» — «Это почему — и тошно? Природа — наслаждайся, жри ее, опейся, — он ударил ногой по стоячей окопной воде, брызнула грязь, — а вы все недовольны…» Еврей ответил: «Слушайте, Медведев, сколько вы возьмете, чтобы вам помолчать?» Солдаты сидели в воде и грязи, усталые, мокрые, грузные. Шлепая по воде, пришел Орел. «Здорово, первый батальон!» — «Было здоровье, да вышло…» — «Как жизнь, первый батальон?» — «Живем как пресмыкающиеся, только природу гадим». Орел сказал: «Новости есть». Солдаты подвинулись к нему. «Ленин в Россию вернулся». — «Кто таков?» — «Ленин. Слышал?» Алешка мотнул головой: «Не, незнаком».