Красноармеец
Шрифт:
Забирать меня из больницы не стали, долечился тут. Потом выдали командирскую форму без знаков различия, ну и повезли в военный суд. Да трибунал и есть. Надо сказать, выделенный мне адвокат был красноречив, я мрачнел всё больше, похоже просто пожурят и отправят дальше служить, но тут вмешалась госбезопасность, принесли бумаги судье, едва успели до оглашения решения, и тот сотрудник милиции, что меня опрашивал, и плюс письменные показания работников больницы, а я не стеснялся рассказывать, что и как было в подвалах Лубянки, решили дело в мою пользу. В смысле, суд постановил, за дезертирство, но тут смягчено моей болезнью, хотя не предупредил командование, а также постоянное невыполнение обязательств по молчанию, раз уж бумаги подписал, лишить лейтенанта Одинцова звания, разжаловав в простые красноармейцы, лишить всех наград. Меня к Герою представили, как и комполка, обоих тех хмырей из Политуправлении, но если они уже получили свои награды, то я не получу, меня вычеркнут из наградного списка. Вот это везение. Я пытался сделать скорбное лицо, даже заплакать, но не смог, лицо кривилось, а я подхихикивал. Надо было перед зеркалом потренироваться. Кажется, меня за сумасшедшего приняли. Вообще я наделся получить лет пять на зоне, спокойно
И знаете что? А ничего, решение суд было приостановлено по личному распоряжению маршала Шапошникова. Меня прям с зала суда к нему. Оказалось, меня искали всё это время, а найти не могли, прятали. А тут суд, узнали об этом и прибыл порученец маршала, подхватил под руки на выходе. Как выяснилось, он меня и ждал у здания на Лубянке. Только у другого выхода, знали об этом сотрудники НКВД, специально так сделали. Вот я и описал маршалу что и как было. Уже правду. Я в больнице заготовил несколько историй, включая те, что Гольцев был по мальчикам и склонял меня к сожительству, пользуясь своей властью. Уже отработал в рассказах. Но решил, что маршал шуток не поймёт и оставил эти истории на будущее. Про то что подписал акт по молчанию, опроверг, меня после карцера озноб бил, руки так тряслись, я физически бы не смог удержать перо в руках. Подделка это. Да те и не скрывали, сами сказали, что я уже всё подписал. Вообще маршал мог рявкнуть и меня быстро перед его очами поставили, а он рявкал, дважды, и пшик, нет меня и всё. Ищите сами. В первый раз я в застенках сидел, те это скрывали, во второй раз действительно сбежал, в больнице лежал. А почему госбезопасность пошла на попятную, то там разные группировки, вот одна и вышла на маршала, выдала ему нужную информацию, сливая своих. Гольцева арестовали, я в больнице лежал, как и ещё несколько сотрудников. Мои слова о том, что тот агент немцев, оказались пророческими, я глумился, а оказалось он им и был. Ромбового не взяли, успел сбежать. Моё дело, папка, чистой была. Ни одной бумаги. Понятно, рисунок автомата «Вал» ушёл к немцам. Мои показания не требовались, Гольцев уже раскололся, столько инфы было. По мне, акт о молчании вроде как подписал, а я треплюсь о чём молчать должен, за честь мундира остальные боролись, поэтому на судий и давили. Всё это мне лично маршал рассказал. Знаете, занято. Удивил.
Синяки на лице ещё не сошли, пожелтели, скоро пропадут, ссадина на виске подживала, губа разбитая тоже. Но это не изменило решения, меня облачили в новенькую парадную форму, пришлось выдать спрятанные награды, они должны были быть на френче, и в Кремль. В этот же день, только вечер наступил. Я успел у парикмахера побывать, в душе, и там награждение. Золотую Звезду получил, орден «Ленина», тоже третьего типа, второй у меня, и звание старшего лейтенанта. Последнее от маршала, я так понял, извинения с его стороны. А у меня плечи опустились, я старался как мог и ничего, судьба постоянно вмешивается. Блин, ладно пока буду плыть по течению. А что остаётся? Такое впечатление, что Судьба просто не даёт мне свернуть с проторённой дорожки, может это всё и совпадение, отрицать не буду, но командиром я становится не хотел, это комдив Восемьдесят Седьмой решил, отправив в Киев, и я бы им не стал, но командование школы решило нас пораньше порадовать, и остальное как-то само собой происходило. В общем, махнул рукой, пусть идёт как идёт, вмешиваться не буду. В принципе, чем выше звание, тем безопаснее, можно и к этому стремится. В штабе тоже работа важна и безопасно. На следующий день, а ночевал я в казармах столичного гарнизона, наступило уже тринадцатое ноября, когда удостоверение поменял, точнее мне внесли новые данные в старое, добавил кубарей в петлицы, и получив дорожные, продаттестат, проездные и направление на дальнейшую службу, я расстроенный двинул на Киевский вокзал и с ближайшим эшелоном в сторону Тулы. Моя дивизия там воевала. А почему был расстроен? Так командир, что мне выдал это направление, оно уже оформлено было, не подкупишь трофеями, и не изменишь на другое, пояснил этот момент. Мой Московский полк ополчения уже воевал и быстро сточился, вот что осталось и ввели в штат Двести Девяностой стрелковой дивизии, в Восемьсот Восемьдесят Пятый стрелковый полк, где подполковник Юрченко, тот самый, что подбил меня на взятие немецкого генерала, и занял должность командира полка. Дивизия, будучи на передовой и ведя тяжёлые оборонительные бои, с ходу пополняясь маршевыми ротами, находилась с внешней стороны обороны Тулы. Это мне и не понравилось. Меня назначали начальником разведки Восемьсот Восемьдесят Пятого стрелового полка. Видимо думали в родную часть направляют, рад буду, меня там помнили, и хорошими словами, немало знакомых там, но я не особо рад. Правда, говорить этого не стал, взял направление и отбыл.
Вот так к обеду тринадцатого ноября, я на воинском эшелоне, пехоту везли, и отбыл в сторону Тулы. На рынок хотел зайти, всё же семьсот кило свободного места имею, но рынок закрыт, облава. Не пустили. До других далеко, поленился, да и так всё имею, запасы не скоро ещё растрачу, так что решил в часть отбыть. Ну прям к месту дислокации не добрался, тут вообще бомбят железную дорогу, однако снегопад скрыл, помог, нелётная погода. Нас высадили на станции, дальше хода нет, мост взорван, и пути разбиты, стрелковый батальон, с которым я добрался, высаживался, ну и я покинул теплушку. Был я в обычной форме командира, шинель комсостава, только вместо фуражки шапка-ушанка, всё же градусов пятнадцать мороза будет. Снег везде. Не привычно. Когда меня брали, снега не было. Я к коменданту станции, а тот заморённый уже к полудню, а время три часа дня, быстро добрались, эшелону везде зелёный свет был. Вот тот наблюдал как в наши теплушки раненых грузят, но потом взяв моё направление, подумал и сказал, что от нашей дивизии обоз грузится, вроде ещё не ушёл, могу с ними добраться. Так что, придерживая сидор, я поспешил к складам, тот показал куда мне нужно. Здесь склады, и просто штабеля с военным имуществом и грузами, стоявшими под открытым небом. Боеприпасы подальше держали, отдельно. Сунулся к одним, не те, ко вторым, тоже. Вот третьи они, из моей теперь Двести Девяностой
Тот изучил моё направление, пожевал губами, и сказал, что поеду на повозке с медикаментами, там возницей боец Станкевич. Пока же посоветовал идти к складу с медикаментами, повозка там, можно вещи оставить. Я двинул к складу, там четыре повозки, криком привлёк к себе внимание, интересуясь кто тут Станкевич, и оказалась это девушка. Да лет восемнадцати на вид, в зелёной телогрейке, пилотке и с карабином за плечами. На ногах чулки, сапожки, юбка. Та и подтвердила, что она Станкевич. Стояла и наблюдала как грузят то, что нужно. Сюда вскоре и техник-интендант прибежал, проверил всё ли по списку загружено, убедился, подписал что нужно, и снова убежал. Я помог бойцу накинуть кусок брезента, и увязать, не стоит чтобы всё отсырело. Под брезент и сидор свой убрал, и вот битюг покатил повозку к месту общего сбора. Всего в нашем обозе оказалось почти сорок телег и повозок. Из них где-то половина армейские, за дивизией числятся, остальные мобилизованные у жителей, там молодые парни, девчата, да старики в гражданском. Около пятнадцати повозок прикатило от склада с боеприпасами. Вот так где-то в полпятого, уже когда темнело, и двинули. Как пояснила мне Станкевич, там деревня будет, километров пять пройдём, до дивизии все пятьдесят, там и переночуем, и людям и лошадям отдых нужен, а пока оставаться у станции не стоит, опасно, бомбят часто.
Девчонка бойкая оказалась, острой на язычок, флиртовала, да я и не против был, так что часто смех от нашей повозки доносился. Я рядом шёл, так было теплее, всё же форма слабовата против такого мороза, и он ещё и не сильный. Снег шёл, температура упала, градусов двенадцать было. А та сидела, и управляла битюгом, мы кстати третьими шли в колонне. А так та вообще художница в штабе полка, карты рисовала, меня поначалу не опознала, из старого состава, но опознали другие, некоторые бойцы из полка ополчения были, я их не знал, а те меня вполне. Станкевич сказала, что много разговоров обо мне ходило по полку, и хороших, и плохих, так та и старалась разобраться кто я вообще такой. А так в обозе кроме Станкевич было ещё шесть дивчин, что были за возниц. Как та пояснила, её направили сюда заменить раненого в перестрелке бойца, временно, но вот уже третий рейс делает, неделю в дороге. Вообще та городская девочка, с лошадями не умела, но научили, уверенно уже всё делала, да и другие возницы-мужчины помогали распрягать и запрягать. Мы договорились до такого, что я буду учить её целоваться. Та сказала, что мол не целованная, не знает что это такое, и хитро поглядывая на меня, томно вздыхала, что мечтает об этом узнать. Я тут же предложил себя в качестве учителя, да ещё профессионала, на что та с сомнением согласилась. По быстрее бы уже эта деревня. Тут девчата такие интересные.
А вот что было в Москве, я не рассказал той, сказал, что был занят, захворал, в госпитале отложился, простудился. Говорить, что было, мне запретили, и уже настоящую подписку о неразглашении взяли. А уж если подписался, то что делать, будем молчать, блин, я такие истории отличные заготовил. Ну надеюсь будет случай, или новая история с НКВД, найду где их использовать. Девочка весёлая, попросила показать награды, распахнул шинель, сев рядом в пол-оборота, та осторожно, с детским любопытством трогала их.
– Их товарищ Сталин давал?
– спросила та. Мне казалось та готова была на зуб их попробовать, спрашивая с томным придыханием. Забавная девочка.
– Вот эту товарищ Калинин, а эти две товарищ Сталин.
Через одну от нашей сидела ещё одна из девчат, в звании ефрейтора, та всё громко покашливала, явно специально, видимо, чтобы Станкевич притормозить. Наш смех и разговоры той явно не нравились, хотя скорее всего долетали только отдельные слова. Так и дошли до деревни. Чёрт, только вышли и уже на улочку деревни втягиваемся. Как-то время мигом пролетело. Причём, пока передвигались, я поглядывал по сторонам, не забывал о безопасности. Пусть один «ТТ» в кобуре, нечего дальнобойного в руках не держал, но ничего страшного. К тому же крупными хлопьями снег падал, видимость мизерная. Хотя, когда к деревне подходили, тот стих, а уже когда Алясин, тот техник-интендант, размещал повозки и людей по дворам вообще звёзды показались. К сожалению, мы тут не первые и придётся потеснится, ещё обоз стоял. Да ещё распогодилось, тучи ушли и появилось звёздное небо. Редкость в такое время. Правда и мороз резко подскочил, градусов до двадцати упало точно. А вот что мне не понравилось, так это неприятный, какой-то липкий взгляд с опушки леса. Деревня рядом с ним стояла, с трёх сторон поля, вдали вроде ещё лес, оттуда дальняя канонада и доносится, и вот под боком ещё был. Не роща, довольно крупный лесной массив. Вот оттуда я и чувствовал взгляд, бывает у меня такое. Старший обоза уже и меня определил в одну из хат, как раз общался с главой другого обоза, соседней дивизии, где девчат разместить, у того они тоже были, в одной хате устроил, вот и наших туда, когда я его окликнул:
– Товарищ Алясин!
– Что, товарищ старший лейтенант?
Тот хоть и был старше меня вон на сколько, но чинопочитание показывал, уже весь обоз знал кто я и что вражеского генерала в плен взял. В одиночку. Вон все газеты с фотографиями генерала и тех, кто его брал. Только меня там не было. «Болел». Впрочем, потом действительно болел.
– На опушке леса засёк движение. Не зверь, человек там прячется. Похоже следит кто-то. Посты усиливать не надо, пусть просто внимательнее будут. Я пробегусь, гляну кто там. Убедитесь, чтобы постовые меня не подстрелили при возвращении.
– Есть, - козырнул тот.
Когда я закончил, все вокруг отмерли, до этого замерли, слушая, а сейчас заговорили, пока Алясин не поторопил заканчивать. Впрочем, прихватив свой сидор, я на этом же подворье ушёл в баню, холодная, давно не топленная, там скинул с себя всё, оставшись в утеплённом нательном белье, сверху ватные штаны, гимнастёрку, ватник, потом белый маскировочный костюм, разгрузку, натянул белые валенки, маску на лицо, белый треух, автомат «ППД», рожковый, обмотанный белыми лентами, а что, в больнице скучно было, подготовил всё. Вот так подбежав к командирам, они ещё не разошлись, напугал, появившись рядом, и сказал: