Красное и серое
Шрифт:
Лавиния жила по соседству, и первые дни я часто слышала ее возмущенный голос, когда она отчитывала своего фамильяра. Кажется, наш рыжий попутчик ни свет, ни заря появлялся возле "хозяйки", и следовал за ней так, будто он все еще на четырех лапах, а не на двух ногах. Если бы я не знала о непростом прошлом этого мужчины, я бы сочла его подкаблучником и размазней. Но человек, прошедший суровую школу жизни, явно вынашивал какой-то план. На судне был парикмахер. Постриженный и побритый Бартоломью выглядел вполне симпатичным рыжим парнем
На пятый день плавания, я сидела на кровати, и откинувшись на подушку отдала лодыжку во власть Максвелла, который настоял на непременном массаже. Макс занимался моей ногой ни слова ни говоря, но с возмутительно довольным видом. В раздумьях я обратила внимание на необычную тишину с самого утра. Похоже, что скандалы наша ведьмочка закатывает все реже.
Еще через два дня к вящему расстройству моего кавалера я уже могла передвигаться, не опираясь на его руку.
В тот день после ужина в ресторации появился капитан.
— Госпожа Лайт, мне передали, что вы хотите меня видеть по срочному и неотложному делу.
— Да, господин капитан, — ответила Лавиния, поднимаясь со своего места. — По морскому закону вы имеете право заключать браки, не так ли?
Бартоломью покраснел так ярко, как умеют краснеть только рыжие, и встал рядом с ведьмочкой. Мы захлопали и закричали неподобающим для приличной компании образом. Максвелл смотрел на меня так, что хотелось вылить на него вино. Но вино было превосходным, и это меня остановило.
Назавтра негодяйский лорд слег с жаром. Уж не знаю, как он этого добился — ни мои способности, ни способности Лавинии не показали никакого стороннего воздействия, лишь естественную инфлюэнцу. Мне пришлось принять дежурство у него в каюте, не допуская внутрь никого прочего во избежание эпидемии на корабле. Новобрачная оставляла под дверью склянки с зельями, стюард — подносы с едой, и я, опасаясь ночного кризиса, перенесла в каюту к этому нахалу некоторые свои вещи, включая ночные сорочки.
Спать на полу или в кресле я вовсе не желала. Можно было попросить матросов принести матрас из пустующей каюты, но я решила не утруждаться и устроилась рядом с пациентом. Так и следить ночью легче, не подскакивать же к нему при каждом вздохе.
Если бы меня спросили, часто ли я выполняю свои лекарские обязанности таким странным образом, я бы ответила, что… впрочем, не знаю, что бы я ответила. Такой опыт был у меня впервые.
Два дня Максвелл провел в полубреду и полусне. Я питала его целительской силой, вливала зелья Лавинии и проверяла, не стало ли состояние хуже.
На третье утро, когда больной пришел в себя достаточно, чтобы осознавать положение дел, пришлось слегка стукнуть его по наглющим рукам. То, что я во сне закинула ногу на лорда Максвелла Мадрона, не повод класть мне на колено ладонь.
Сильного жара больше не было, но все же Максвелл оставался горячее, чем положено, и был очень слаб. По моему наказу на камбузе сварили куриный бульон и подали легкие паштеты. Я помогала ему устроиться для еды, подняться и пройти несколько шагов по надобности, опираясь на мое плечо, развлекала его разговорами и все время напоминала себе, что лорд Максвелл Мадрон болен, и желание стукнуть подушкой по светящейся от счастья физиономии пациента недостойно звания лекаря.
В следующую ночь поднялся ветер, море взволновалось, и судно ощутимо качалось с борта на борт. Я проснулась среди ночи от того, что едва не выпала на пол, и лишь специально устроенные на кровати перила меня остановили. Изнутри холодной змеей просочился страх. Я резко села и судорожно вздохнула, но теплые руки обняли меня за плечи, утягивая вглубь кровати.
— Не бойся, это легкий шторм, ничего страшного, — прошептал мне на ухо успокаивающий голос.
Наверное, стоило проверить его на магию, иначе я не могу объяснить, почему я осталась лежать в коконе из одеяла и рук, прижавшись к моему пациенту, и уснула с чувством совершенной безопасности.
Наутро я проснулась у него на плече. Придя в себя я сообщила, что лечение закончено, и я перебираюсь к себе в каюту. Выздоравливающий ответил, что мы провели несколько замечательных дней в обществе друг друга, и он не видит никаких причин расставаться. Какое-то время мы препирались, Максвелл попытался изобразить из себя страшно больного, но я шантажом и обманом заставила его встать и сделать несколько шагов. Сконфузившись, лорд обиженно ответил, что раз я так ставлю вопрос, сегодня же он доковыляет до ресторана и пригласит капитана, чтобы на законных основаниях предотвратить мое бегство.
Нет, ну каков нахал! Я, конечно, возмутилась, но, вероятно, недостаточно убедительно.
По крайней мере, себя я не убедила.
Но все же я попыталась выдвинуть последнее соображение, которое должно начисто уничтожить любые матримониальные планы Максвелла: я вовсе не юная наивная барышня, я взрослая женщина-маглекарь двадцати пяти лет с желанием расти и развиваться на выбранной стезе, и меняться я не собираюсь.
Максвелл принял вид оскорбленной невинности и заявил, что ему обидны мои подозрения, потому что он любит меня такую, какая я есть, и вовсе не собирается заставлять меня быть кем-то другим.
Его признание меня обезоружило.
Легко отбросив мой главный аргумент Максвелл воспользовался моей растерянностью и поймал момент для контраргументов. К завтраку я собиралась в надежде, что никто не заметит припухлость губ.
Откладывать этот неугомонный лорд не желал и тотчас же отправил записку капитану.
Перед выходом в ресторацию меня накрыла паника. Ночной шторм, неизвестность впереди, третья помолвка — все смешалось, и я тряслась, стучала зубами о чашку с водой и старалась не выпустить слезы наружу.