Красное колесо. Узел 2. Октябрь Шестнадцатого. Книга 1
Шрифт:
Родичев под строгим пенсне поднял строгий палец, как на думской трибуне, и будто стряхивая с пальца слова:
– Ни-ко-гда! Такого нарушения свободы…!?
Шингарёв – уверенно вполне:
– Словом «свобода торговли» пользуется и Протопопов, будь осторожен. Теперь свободу торговли нам возвещает министр внутренних дел. Но это – свобода хищничества, а мы – да, за регламентацию, в интересах самого же населения. Таков парадокс. А что было бы с Россией, если, по принципу свободы, пустили бы частным оборотом, например, набор в войска? Так и с хлебом. Война требует жертв. Надо поглядывать, перенимать у врагов. Шутят немцы о нас: знаете ли вы страну, в которой всё есть – и ничего нет? У нас от неорганизованности обилие превратилось в недостаток. У них, от совершенства организации, при недостатке – и всем хватает. По всей Германии разъезжают кухни с дешёвыми обедами. Государство умеет всё взять, но умеет всё и дать. Отобрали наши в этом году свои Пинские болота – а они уже, от немцев, обстроены дорогами, как мы за сто лет не собрались.
Такой растопляющий человек, а вот голос раскатывается и повелительно. Не случайно он там, на верхах политики.
– …Хотим побеждать – не избежать нам создавать организацию принудительную, как уже во всех европейских странах. Вся война есть принуждение, и никуда мы не денемся, всё равно затянемся в тот «военный социализм», который уже затопил Германию. И хлеб, и сахар, и чай, и керосин – всё придётся централизовать, лишь бы вытянуть войну. У немцев – всеобщая трудовая повинность от 16 до 60 лет. И если мы хотим победы – не избежать и нам.
– Только у немцев, – решился вставить Воротынцев, – общество и правительство – союзники, а не враги, как у нас.
Но его возражения как не заметили: видимо, Шингарёва понесло на что-то своё, отклонённое от партийной линии. Не успевал приехать Павел Николаевич обломить эту ересь, но Фёдор Измайлович был достаточно тяжёлой артиллерией и сам:
– Позволь, Андрей Иваныч, ты что ж – становишься на сторону правительства?? – И даже ужас прошёл ветром по кадетскому застолью и заставил всех откинуться. – Это – правительство носится с проектом милитаризовать рабочих, чтобы, видите ли, избежать нежелательных им забастовок. Рабочих – к станкам, как в солдатский строй? – Родичев вскинул нервную, выразительную руку и стряхивал, стряхивал с пальца выразительнейшие фразы: – Но наша партия не может принять такой цены – для победы установить диктатуру. Ещё одно крепостное право? Для победы отнять последнюю свободу у народа? Такой ценой не нужна России победа! Мы – все заедино горим желаньем победы, да! Но наша победа – в том, чтоб одновременно отвоевать народу гражданские права!
Воротынцев жадно поглощал этот спор, слыша сразу всех, и второстепенные голоса тоже. Очень его поразило, как сочетается у них блистательная образованность – и категоричность решений, нужная для власти.
Кажется, все остальные были за Родичева. Но Шингарёв не поколебался:
– Тут немцы на верном и неизбежном пути, это неотразимый ход вещей – принудительная организация труда. Это – всеобщее требование современной войны, оно заставляет уклониться от идеала свободы. И установись завтра правительство общественного доверия – к тому же будет вынуждено и оно!
– Да? Никогда!! – остро поглядывал через пенсне и остро посмеивался Родичев. – И если ты осмелишься повторить такое с думской трибуны – ты сразу станешь непопулярен!
Но как будто на той трибуне и почувствовав себя, глазами степняка загорясь, Андрей Иванович уже не по-комнатному:
– Что делать, осмелюсь! Да, настал момент жертвовать, соотечественники! Государство нуждается в вашем хлебе, мужич-ки! В труде ваших рук, сограждане!.. И если у власти станут просвещённые люди, действительно любящие свой народ, – будет та-акой подъём! Рабочие станут к станкам безропотно! Хлеб потечёт – неудержимыми реками! Народ отдаст хлеб, как отдавал детей!..
Надкололся голос. Шингарёв в растроганности должен был отдышаться.
Зашумели во все голоса. Старшая дама с толстыми локотками не ждала ничьего перевеса или мнения, а решительно присудила:
– Ну, разве что при ответственном министерстве, тогда возможна и диктатура! А сейчас правительство нарочно создаёт трудности с продовольствием, чтобы вывести Россию из войны.
Младшая дама с руками тонкими, гибкими, но до запястий скрытыми блузочной тканью, не сробела поправить:
– Нас предупреждали не пользоваться термином «ответственное министерство»: это может нас поставить под удар черносотенной агитации. Надо говорить: «министерство народного доверия».
Блузка у неё была тёмно-зелёная, а по ней – бурые всплески, непонятные.
– Можно говорить: «правительство из доверенных лиц».
Так это легко выговаривалось, скороговоркою даже, будто такое правительство уже существовало, всем хорошо известно, объявлено наперечёт – и к тому же замечательное и героичное, – а Воротынцев по фронтовой дикости не знал, пропустил? И спросить было неудобно, и места не оставляли для спроса.
Но явна была уверенность, что правительство такое будет желанным, популярным и спасительным. Такому-то, понял Воротынцев, и всё допустимо, а из рук нынешнего правительства и даром не надо!
– Прогрессивный блок уверенно выведет Россию из тупика!
– Да неужели же общественность справится хуже, чем тупые бюрократы! Россией правят тупейшие из тупых!
– И что делать русскому обществу с этим правительством? Просветить дураков? – невозможно. Переубедить дураков? – невозможно! Десятилетиями жить в полной власти дураков, а чуть хочешь протянуть на помощь и свои руки – на тебя шикают: осторожней! все будем в пропасти!
– Но как наложить на себя узду молчания? Мы лишены инстанций апеллировать к правде!
– Они объявили войну – всему народу!
– Правительство азиатского деспотизма, каннибальского кровожадия!
– Позиция умеренности к нему преступна как позиция предательства!
– А Милюков думает действовать в европейских манжетах.
– Да швейцары, дворники – и те знают правило: лестницу начинать мести сверху!
– Ка-дэ могут спасти Россию – но поступясь долей своей умеренности и в контакте с левыми.
– Надо было с самого начала блокироваться налево, а не направо!
– И одной только сменой министров общество не удовлетворится. Нужна – всеобщая амнистия! Нужна отмена еврейских ограничений.
И куда-то, куда-то все они (с участием и Верочки) – весь разговор понесло ещё сильней, покружило, или посыпало – заговорилось не меньше, напротив больше! громче! – они все, оказывается, только начинали разговоряться! – но несло их куда-то прочь от человека, желающего определить себе правильные действия. Смысл мелькал до того карусельно, его нельзя было придержать, да даже нельзя было не утянуться им. Несомненно звучало сквозь весь поток: о народных нуждах, что присутствующие отлично знают их, и выражают их собою, и безошибочно могли бы их утолить. А правительство – никогда. Заведенный и ослабленный этим общим уверенным кружением – Воротынцев молчал и сползал.