Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 3
Шрифт:
Каждое утро государыня начинала с надеждой и молитвой, что в армии подымается движение за Государя. Но ни газеты (да они-то лгут), ни слухи людские не отвечали ей ничем обнадёжным.
Оставалась ещё благородная сила – союзники, особенно королевская Англия и сам Джорджи. Для союзников – какой ужас! Союзники не стерпят такого позора и провала во время войны! Как неуклонно верен был им русский царь, попирая все частные, особенные интересы России, – так ответно верны ему будут и они! Английское, французское правительства – они не могут воздействовать в несколько дней, но они найдут влияние образумить восставших! Императрица ждала.
Хотя эти дни, после ночного визита Гучкова с Корниловым, она и жгла, жгла дневники, письма – всё же она отчасти и успокоилась. Особенно понравилось ей, что Корнилов – рыцарь, и пока он во главе петроградского гарнизона – можно быть спокойной за детей, за себя, за дворец.
Но сегодня утром – рано, ещё в десятом часу, во дворце раздался телефонный звонок, и Бенкендорфу оттуда объявили, что с ним говорит генерал Корнилов – уже здесь, с царскосельского вокзала! Корнилов просил узнать у Ея Величества, в котором ближайшем часу она может его принять.
Александра Фёдоровна была застигнута, едва встав. После того ночного, но благополучного визита – снова он? И так рано, внезапно? Он должен был выехать из Петрограда чуть свет?
Это не могло быть по радостному поводу. Какое-то несчастье. Да и сердце сжималось так. Но – откуда несчастье? Не угадать, теперь жди отовсюду.
Бенкендорф сообразил у телефона и в волнении спросил, какая причина привела генерала? Но Корнилов отказался разъяснять по телефону, лишь настаивал на приёме.
Ничего не оставалось, как назначить время. Сколько нужно успеть одеться и подготовиться. Через час. В половине одиннадцатого.
Ровно в половине одиннадцатого в Александровский дворец вступил невысокий, смурноватый, темнокожий генерал Корнилов в сопровождении полковника и штабс-ротмистра. Бенкендорф встретил их на первом этаже и пригласил на второй. Ротмистр остался внизу, двое старших поднялись.
Государыня – вместе с обер-гофмейстером Бенкендорфом – вышла к ним в глухо-закрытом чёрном платьи. Она знала, что выглядит совсем плохо, как всегда утром, и уже не пыталась скрыть постаренье лица, но хотя бы безпомощность глаз. Она толчками волновалась, и все силы клала скрыть волненье, хотя оно несомненно выражалось на лице переходящими красными пятнами. Да замороченная всеми тревогами и болезнями детей, она ощущала себя как в дыму.
Всё ж успокаивал её первый опыт, что в Корнилове есть рыцарственное, и он не должен принести плохое.
Корнилов представил, что с ним вместе – полковник Кобылинский, новый начальник царскосельского гарнизона.
Не разбойничьи лицо и повадка были и у Кобылинского.
Не подавая руки, государыня предложила всем сесть.
Сели по разным случайным стульям.
На Корнилове белели-сверкали Георгиевские кресты – один у сердца, один на шее. Он почему-то не начинал. Вежливо ждал вопроса императрицы?
Сколько генералов пришлось ей за эту войну почтить высочайшим вниманием, поздравлять или благодарить, они смотрели восторженно, преданно, благодарно, – не помнила она такого отчуждённого генерала. В прошлый визит он показался ей почтительней.
У него была совсем короткая стрижка, с проседью, никакого чуба, отчего усиливался солдатский вид. Сильно отставленные уши, лицо корявое, глаза как прищуренные, будто высматривали.
Но, смело встречая его взгляд, таящий власть и тайну, государыня спросила, удерживая провалы голоса и стараясь чётко, без акцента, отчего звук речи становился деревянный:
– Чем могу служить, генерал? Чем я обязана вашему визиту?
Корнилов строго поднялся. Сказал очень негромко:
– Ваше Императорское Величество. На меня выпала тяжёлая задача. Я здесь по поручению Совета министров. Решение которого обязан вам сообщить. И выполнить.
Что-то плохое. Что-то настолько серьёзное было в этих глуховатых фразах, – государыне не было никакой надобности подниматься – она встала.
И тотчас поднялись остальные двое.
Не рассчитала голоса и громче чем надо:
– Говорите. Я вас слушаю.
Корнилов из полевой планшетки достал бумагу. Развернул на ней же, как на переносном столике.
Захолонуло сердце: читать готовую бумагу – это хуже, чем она могла ждать.
Читал – не очень гладко.
– …признать отрекшегося императора Николая Второго и его супругу лишёнными свободы…
Вот оно пришло! Неотвратимое. Как Антуанетте. Но насколько ждала в ту ночь – настолько сегодня не ждала почему-то.
Стиснула зубы. Только не показать, не признать силу удара. Наклонила голову.
– …и доставить отрекшегося императора…
Составителям или Корнилову как будто нравилось повторять сочетание.
– …в Царское Село.
О Господи, хоть приедет сюда! Хоть вместе наконец!
– …Поручить генералу Михаилу Васильевичу Алексееву представить для охраны отрекшегося императора наряд в распоряжение командированных в Могилёв членов Государственной Думы: Александра Александровича Бубликова, Василия Михайловича… Семёна Фёдоровича…
Рядом с «отрекшимся императором» – о, как развёрнуто они себя титуловали, прилипая к великой минуте! И – кому, к чему были все эти подробности после громового низвержения: Святая Русь арестовала своего царя!?
Ещё наклонила голову – не могла держать, не могла смотреть:
– Не продолжайте.
Но Корнилов с разгону так и продолжал до конца: что эти четверо членов должны затем представить письменный отчёт, и он будет обнародован. Что…
Третью ночь тому государыня так боялась услышать об аресте – внутренне тряслась. А сейчас почему-то – нет, не испугалась. Сейчас почему-то её собственная судьба и детей – как будто не существовала. Сейчас одно только гудело тяжёлым колоколом: Россия подняла руку арестовать своего царя!