Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 3
Шрифт:
– Начавши путь – никогда не надо его бросать! Хуже нет шатаний и перемётов. Ошибкой было бы сейчас нам изменить своим убеждениям или изменить свой метод. Все эти кровавые формы, через которые идёт движение революции, – в какой-то мере, значит, неизбежны. Продолжаем наш метод – открытое обращение к морякам. Сейчас же, раньше чем они проснулись. Вот, доработаем текст.
Доработали – и ещё затемно, в 5 утра, Ренгартен принёс на радиотелеграф обращение адмирала Непенина ко всем командам.
Чтоб
Нельзя было быть прямей, честней, открытей!
Линкоры почти тёмные стояли, с редкими лампочками, но с теми же грозными застывшими одинокими багровыми фонарями на клотиках.
Уверенность адмирала передалась его приближённым. Пошли попить горячего крепкого чайку, перед началом трудного дня.
Но ещё не кончили пить – прибежал перепуганный радиотелеграфист – и принёс ответ с неизвестного корабля, от неизвестных неспящих людей, из предрассветной мглы.
«На радио Непенина. Товарищи матросы, не верьте тирану! Вспомните о приказе отдания чести! Нет! От вампиров старого строя мы не получим свободы! Смерть тирану – и никакой веры от объединённой флотской демократической организации».
Прямая угроза ещё усилялась от неизвестности авторов. Как во всяком сигнале с корабля на корабль, была в том загадочность гигантов. Почти не поверить, что передают простые люди, какой-нибудь неспящий телеграфист, – а будто невидимое корявое чудовище, пошевельнувшее лапой.
Безумие! Полный развал! Так разумно задуманный государственный переворот, так великолепно начавшаяся революция – во что превращалась!
И рассчитывать можно было… – только на чудо?
Уже и не лечь. Уже и не успокоиться.
Влачить на себе день как рабское ярмо.
Что случится сегодня?!
Черкасский успокаивал: по теории колебательного движения повторения колебаний неизбежны, но они будут затухающими.
Тут прекрасная мысль пришла Ренгартену: пусть адмирал отдаст повсеместное распоряжение снять царские портреты. Это произведёт хорошее впечатление.
Непенин согласился. Послали радиотелеграмму, всем.
409
Очередной сменщик, прапорщик, приболел – и просил Гулая капитан остаться ещё на одну ночь на наблюдательном.
Опять никакой стрельбы не было, и так же богатырски выспался Гулай, а когда проснулся – у телефониста уже кипяток поспел.
Хлебнул.
В блиндаже совсем было серо, день пасмурный.
Телефонист дежурил смурый, лишь у своих аппаратов, ни в какую трубу не смотрел. А сунулся Гулай к окулярам – и на том же самом месте, что вчера, и даже, кажется, на том же щите дразнил новый плакат:
Эге-е-е…
Одной пулей два раза не стреляют. Два бы раза так не шутили.
И опять на высоких тонах, как трубачи играют, тревога не тревога, а молодое чувство радости от неведомого зазвучало в Косте.
И правда, хотелось какой-то интересной перемены.
Сразу он проснулся окончательно. И готов был хоть и второй скучный день отсидеть на наблюдательном, а только с кем-нибудь поговорить бы.
Но не стал докладывать на батарею: велят опять сшибать, а – за что? Новости нам передают, спасибо.
Пусть и до князя Волконского дойдёт.
Однако что ж это такое могло произойти – и почему у нас ничего не известно?
Войне конец? – это бы неплохо, надоела проклятая. Но что такое в Петербурге и что с царём?
А пойти в пехоту. Это была отлучка законная, и докладывать не надо. Научил телефониста, как отвечать, и пошёл ходами сообщения.
Уже под ногами в траншеях везде было торено, смяли недавний снег. И сверху ничего не сеялось.
В лабиринтах ходов указателей нет, кто не знает каждого поворота – заблудится.
Тишина стояла вокруг – полная, ни выстрела, ни стука повозки, ни человеческого голоса. Не представить, какое множество людей тут закопалось в норах и дышат.
Если действительно революция – то какая ж война? Войну сворачивать. Хорошо.
Революция! Всё-таки есть в этом звуке что-то влекущее, зовущее.
Интересно, чт'o Санька. Да впрочем, Санька всё больше манную кашу размазывает.
Дошёл до батальонного командного пункта. Дверь у них навешена не самодельная, а где-то в деревне снята, с фигурными филёнками.
И внутри обстроили два помещения: первое – телефонистов и связных, а за перегородкой, в том же блиндаже, ещё офицерская комнатёнка.
Солдаты лежали на соломе, сидел телефонист на чурбаке.
– Есть кто? – кивнул Гулай на второе помещение и постучал туда.
По утреннему времени думал найти только дежурного офицера, он и был, Офросимов опять, – но кроме него за столиком сидел и командир батальона – маленький остроусый подполковник Грохолец.
– Разрешите, господин полковник? – пригнулся Гулай в дверце.