Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1
Шрифт:
Так, так.
– …Не только каждый мыслящий гражданин, но и каждый солдат хочет кончить войну. В атаку – не пойдём!
Ты, сопля, ещё ходил ли в атаку?
– …А привлечь в армию, кто незаконно прикрывается в тылу…
Вот это правильно. Гудит в голове, сколько наслушаешься. И говоруны же, меж тремя соснами семьдесят семь петель напутают.
– А у кого есть сила – пусть сами берут власть и сделают лучше, чем Временное правительство!
– Солдаты в выборе не ошиблись: закалённые революционеры стоят во главе совета депутатов и проведут наш корабль…
– Солдаты!
Ох, за сердце.
И на площади ночью кричали: «Арестуйте Ленина!» – только сами никто не шли. Вороч'aлись наши волынцы в казармы уже попоздну, толковали: а может всё-таки – кинуться да арестовать? Где бы грузовик захватить? Но опять же: куда его потом везти? Всё равно отпустят. Ну, утро вечера мудреней.
А сегодня утром слышат: на Невском пуще вчерашнего ходят, кричат, спорят. После завтрака отменились в Волынском всякие занятия, повалили ребята опять смотреть-слушать. Обед записывали в расход, вечером съедим, теперь наша власть.
За кого ж тут ходят? Ходят – больше против Ленина, много больше.
От кучки к кучке ходили-слушали. Толкались и по Гостиному Двору – так, товары смотреть, чего не купишь. И большие часы в Гостином показывали три часа, как услышали снаружи сильный шум. Вышли поглядеть – шум с Садовой от Инженерной, – и крик, и оркестр как пьяный, каждый себе чего дерут не поймёшь. А первое, что увидели, – катит по Садовой грузовик с шестью пулемётами во все стороны, однако при пулемётах ни одного солдата, а рабочие. А по этому борту, что к Тимофею с Михаилом, прилеплена красная полоса, а на ней белыми буквами и потёки от сбежалой краски:
«Сгинь, капитализм! Мы расстреляем тебя из этих пулемётов!»
Ну-ну. Кому ж это они грозят? Не поняли. Но парни у пулемётов и не сидели всерьёз, а только хмурились, как перед дракой. И со всех панелей нагустилась чистая публика – смотреть на это диво. Никто тем парням громко не отозвался, и с панелей тоже никто к ним не сшагнул, в осторожке.
Грузовик с пулемётами не быстро себе, но и быстрей пеша, завернул направо на Невский и таким же порядком покатил – туда, в сторону Главного Штаба. А вослед ему, отставши по Садовой, – вот тут-то и неслись крики и разбродная музыка. До них ещё было саженей полтораста, и вот что увиделось: валит чёрная толпа, не меньше тысячи, несут красные флаги и щиты, в одноручье маленькие и двудревковые, надписей издаля не прочтёшь, а впереди – строй рабочих с винтовками, и по бокам колонны – оцепление, тоже с винтовками. И ещё они не подблизились, прочесть нельзя, за кого идут, выругался Кирпичников Маркову, плюнул:
– Вот они где, винтовочки-то казённые! А у нас некомплект, и штаб не даёт. А кроме солдат – никто их не вправоте носить.
На тротуарах нарядная публика посильней затревожилась, кто бочком-бочком и прочь, от передряги подальше: кто хорошо одевается, тому беречь себя надо, а никак вот не научит их революция ни одеваться поплоше, ни в зубы брать папиросы простые. А другие, напротив, по любопытству – ещё к краю, глядят, а наших серых шинелей стало как бы больше видать, и на мостовую сшагивают. Врач военный. Сестра милосердия.
Ближе. Самый большой щит впереди – «Долой Временное правительство!», потом два рабочих друг другу руки жмут – «Да здравствует Интернационал!». Потом – колонной по четыре, уж как там умеют держать – человек двести вооружённых, винтовки на ремне есть наши, есть австрийские, рабочие всех возрастов, а есть и юнцы. И красные повязки у всех на рукавах. За ними – оркестр, не разбери чего поймёшь, только тарелками бьёт свирепо, на каждом шагу. А потом уже – стадком, а в рядах, взявшись за руки, – безоружные рабочие, бабы в платочках и подростки. А боковое оцепление – прёт к самой панели, разгоняет публику, размахивает шашками, револьверами в руках, винтовками, просто отдельными штыками, а один и с кухонным ножом.
Штатская публика сильно напугалась, отвалилась, ноги утягивает. А которая не утекает – так всё одно ни шагом, ни пальцем.
А в колонне – ни одного солдата.
– Что ж это они и с ножиками кухонными? Прям’ людей резать?
К подходу шествия ближе стоял бородатый ратник:
– Эй, не ведаете что творите.
А на него матом – и замахнулись.
Идут. А дальше видать – «Долой Милюкова!», «Война войне!» – и чёрное знамя, белыми буквами – «Пулемёт и булат…», на ветру не прочтёшь, а дальше – опять вооружённая колонна человек сто, а потом опять невооружённая толпа под оцеплением – ишь ты, не сами ж расстановились, это кто-то их со смыслом ставил.
Так понятно стало: они идут – Временное правительство скидывать!
И уже близко был самый передний ряд – военный врач и крикни:
– Товарищи солдаты! Кому дорога родина и спасение её от срама – вперёд! Не допустим их! Образуемте цепь!
И вышел на середину мостовой, немолод уже.
И вольноопределяющийся кавалерист с Георгиевским крестом вылетел за ним:
– Сюда! Сюда, ребята!
И сразу – выступили, выступили к ним, человек двадцать-тридцать, солдат разных полков, и офицеров, и юнкеров несколько. И Тимофей с Михаилом конечно. И та сестра милосердия. (Марков – не промах, уже узнал, что Женя её зовут.)
У офицеров, у юнкеров шашки на боку, кортик, – а солдаты все до одного безоружные, тяжела нам винтовка стала.
Но – и ещё подбегали солдаты с разных сторон, издалека, уже нас и с полсотни. Стали поперёк всей мостовой густой цепью. Не пропустим.
Из рабочей колонны слышится:
– Гучкова и Милюкова – в крепость!
– Да здравствует мир и братство народов!
А при солдатах публика панельная осмелела и кричат тем:
– Позор!.. Предатели!.. Изменники!
А из колонны им:
– Буржуи!.. Провокаторы!
С панели:
– Да здравствует Временное правительство!
Боковой рабочий – винтовкой на них как тряхнёт:
– А вот чем ответим вашему правительству! Мы вас всех, буржуев, перестреляем.
А мальчик-рабочий тыкал им, кому придётся, браунингом, прямо в нос.
Одна дама:
– Лодыри! Солдаты на фронте кровь льют, а вы тут бастуете!
Из ряда кинулась работница – и сорвала с неё шляпу. Та завизжала.
Передние рабочие кричат солдатской цепи: