Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1
Шрифт:
По городу прошёл слух, что пресловутый «батальон 1 марта», сформированный из дезертиров и уклонявшихся, останется в Москве. Батальонный комитет опровергает: «Ценя выше всех благ в мире добытое освобождение родины… как можно быстрей сорганизоваться, вооружиться и выехать на фронт». Но, де, не хватает офицеров и инструкторов.
Сибирские воинские части с фронта жалуются, что в Москве принимают дезертиров с распростёртыми объятиями и даже включают в Совет солдатских депутатов.
На Брянском вокзале ежедневно: солдаты врываются в вагоны, выбрасывают оттуда пассажиров и их вещи, занимают места. Многие обладатели плацкарт остаются в Москве. Комендант вокзала заявил, что не в силах бороться.
Близ памятника Пушкину кто-то пристроил плакат: «Не забывайте, что он написал “Сказку о рыбаке и рыбке”!»
Московское градоначальство отменило регистрацию проституток – и само это слово уничтожается навсегда. Постановлено закрыть притоны разврата и дома свиданий. Прекращается действие жёлтых билетов и административно-принудительный врачебный осмотр: борьба с венерическими болезнями – на основах лишь добровольного обращения пациентов.
У памятника Гоголю на Пречистенском бульваре – митинг. Публика – самая разная, слушает и стайка гимназисток. Ораторы разных направлений. Большевик успеха не имеет. Тогда он вопит с памятника:
– Товарищи солдаты! Не слушайте буржуев, они только заворачивают вам мозги. Присоединяйтесь к нам, и все эти девки, – показывает на гимназисток, – будут ваши!
В толпе – звериный рёв солдатских глоток. Гимназистки шарахнулись. Митинг сорван.
27
Для кого война минует – лишь воспоминанием. Крута гора обминчива, лиха беда избывчива, – и лет ли через пять, через десять, отсохнет проклятая, начисто. А от тебя, кто оставил там руку, ногу, иль перетравил навеки себе нутро газами, или свет отнялся от твоих глазонек, – от тебя она уже никогда не отступит, раньше ты сам уберёшься из жизни. Так и врежется тебе тот хуторской садочек, где ты, кровоточа из локтя, своё предлокотье левое последний раз понянчил. Или высокие кущи чужой задалёкой деревни Брусно-Ново, какой тополь повыше, какой пониже и круглей, – а больше ничего в жизни ты никогда не увидишь, это последнее, так и стоит, а всё прочее вокруг по догадке.
И потом протрясёшься ты на телегах и по вагонам, проелозишь, провыстонешь на лазаретных койках, вот и в Питере пасмурном, где никогда побывать не грезил, и месяцами многими тебя ещё гоняют по лазаретам, – и теперь, когда срок подходит домой – обрубком или незрячим, уже не тот ты работник и муж не тот, ещё как тебе век дозлыдневать? – достигает слух, что через Германию доставлен к нам какой-то Ленин, говорит по-нашему, и с ним же ещё нашлись какие-то тут, – и кличут они: кончать войну, замиряться с немцем, без одоления, просто так, ни на чём. И из Питера кто тут по улицам с папиросками шастает, другого дела не знает – ни на фронт ни один, нет!
Вот это та-ак! Вот это – одурачили нашего брата. Горько – аж дышать невмоготу: значит, нас перекалечили и побили – и кому это? Мы теперь в обрубках – а вы гулять?
Всю Фомину неделю сгуживались, и сёстры многие способили, и врачи. А нынешним воскресеньем – все инвалиды войны, какие в Питере содержатся, – собирались.
Одни – к Казанскому собору, и там была инвалидная сходка, большое толпище. Говорили речи: войну затеяли – так надо кончать по правде, немца – добить, за всех убитых, за всех газом травленных и за наши раны. Чтобы второй раз больше он на нас не полез. Держали речи – и даже тринадцатилетний малец, слава Богу целый, а уже Георгиевский кавалер.
А потом, кто мог идти, поздоровей, – пошёл пешком, кое-как шеренгами, а кого сестры держали под руки, а кого – со всех разных лазаретов обвязанных, и уже выписанных ампутированных, со сборных пунктов – повезли на линейках придворно-конюшенной части, и на грузовых автомобилях, и на легковых даже, – и все к Таврическому дворцу. Поперёд калечных и перебинтованных рядов, лиц в ожогах и лиц слепых – шли три военных оркестра и играли, подбадривая и калек, и зрителей. И кому было чем держать, те несли, в пеших рядах или с линеек: «Слава павшим. Да не будет их гибель напрасной». – «Война за свободу до последнего издыхания!» – «Ленина и компанию – обратно в Германию!» – «Здоровые, замените больных в окопах!» – «Посмотрите на наши раны, они требуют победы». – «Пересмотрите законы о пенсиях». И опять: «Верните Ленина Вильгельму!» – «Долой Ленина, он позорит Россию».
И ещё успели подвезти с Финляндского вокзала только что прибывших увечных из плена: они свои увечья и болезни протаскали через скудные немецкие лагеря, и подо зверством их.
На улицах перед шествием обнажали головы. Глаза в слезах. Какая-то женщина в жалев'oм чёрном с плачем упала на колени. На углу Литейного рабочая толпа плескала в ладоши калекам.
У Таврического, как положено, на крыльцо выходит речевитый встречать. Моложавый, белобрысый, а ряшка наеденная. Член Исполнительного Комитета Скобелев:
– Народ, сумевший вырвать с корнем гнилое дерево русского царизма, – возьмёт и судьбы страны в свои руки. Пролетариат не позволит…
Офицер-инвалид снизу из-под крыльца тут и спроси:
– Мы пришли выяснить тактику Ленина и ваше отношение к ней.
Скобелев:
– Мне легко говорить с вами, потому что я не сторонник тактики Ленина. Уже 14 лет я против него борюсь. Но позвольте высказать наше мнение: всякий гражданин свободной России имеет право свободно выражать свои мысли. На вашем знамени мы видим: Ленина обратно в Германию, долой Ленина. Это, товарищи, неправильно. Мы должны отнестись терпимо и к его мыслям, всякий волен говорить что хочет, а у нас есть своя голова на плечах.
Стал над толпою инвалидов вскручиваться шум:
– Долой!.. Долой!.. Не желаем слушать защитника Ленина!
А тот инвалид-офицер поднялся на ступеньки рядом:
– Так значит, мы защищали благосостояние тех, кто сейчас кричит «долой войну»? Но мы отдали жизни и не можем допустить, чтобы в России взяли верх подлецы и провокаторы, купленные Германией. Мы отдали руки, ноги, а теперь должны видеть, как трусы кричат «долой войну»? Нет! Пусть нас, полулюдей, сперва убьют, а потом на наших трупах заключайте союз с Германией.