Красное колесо. Узел II. Октябрь Шестнадцатого
Шрифт:
Потом стал читать резолюцию, в ней перемешано и правильное: война – чудовищное преступление, чудовищные прибыли империалистов, они всегда победители, а трудящиеся – всегда побеждённые, русская революция – не только национальная, но первый этап революции международной. Но и тут же: будто Временное правительство усвоило «без аннексий и контрибуций» и теперь вы, социалисты союзных стран, не допустите, чтобы голос русского правительства остался одиноким, заставьте свои правительства тоже…
То есть вытаскивать грязную войну, и даже помогать милюковскому правительству. Омерзение.
Потом раскачал прения неудержимый, всем уже известный анархист Блейхман. Русская революция совсем не была демократической, а – анархической! А социалисты – помогают Гучкову и Милюкову! (Метко.) Крестьянин и рабочий должны всё захватить в свои руки – и будет рай на земле.
Тут перенял большевик (мелкий, крупные из них перестали сюда ходить, и правильно). И опять анархист – Сахновский (их мало, но красноречивы). Тут вышел солдат, и:
– Ещё нужно подумать, защищать ли свободу, я думаю – мы империалисты. Устраните власть – и мы тогда всё сделаем.
В зале и смех, и шум. Мыслящая материя ищет своего пути к постижению бытия. И характерны большевицкие нотки. А им – перегораживают пути свои же социалисты.
Теперь вышел Церетели, оправдывать своё порочное обращение к солдатам. Не лично его как человека, но как успешного лидера соглашательского большинства Гиммер стал просто ненавидеть. Уверенно говорил, и слышно хорошо.
Надо внушить всему нашему населению, что мир наступит тогда, когда мы будем сильны. Нужно внушить всей демократии, что борьба за мир совсем не есть заключение мира, да ещё сепаратного…
Это слушать невозможно! Тошнотворная, наивная, лживая речь «благородного» вождя в интересах магнатов союзного капитала. Развращение революционного сознания масс!
Нет! Если революция не убьёт войну – война убьёт революцию.
Думал ли Гиммер в победном вихре Февраля, что так скоро, безпомощно доживёт до этого великого предательства?.. Подставили двух послушных депутатов от армий – скорей, скорей воззвание к солдатам!
И вот – оно. Его писал Войтинский, – ещё на памяти, как был боевой товарищ, а засосало в то же болото.
Товарищи солдаты на фронте! Лишения, которые вы сейчас несёте, – дело рук царя и его приспешников, грабителей и палачей. Совет обратился ко всем народам с воззванием… но ничего оно не будет стоить, если полки Вильгельма… Что будет, если русская армия сегодня воткнёт штыки в землю? Разгромив наших союзников, германский император, помещик и капиталист поставят свою тяжёлую пяту на нашу шею… Мы зовём к революции в Германии и Австро-Венгрии, но нужно время, чтоб они восстали, а это время никогда не наступит, если вы не сдержите натиска врага на фронте. Теперь вы защищаете не царя, но своих братьев. Но нельзя защищаться, решив во что бы то ни стало сидеть неподвижно в окопах; иной раз ожидать нападения – значит покорно ждать смерти. Не отказывайтесь от наступательных действий. (Всё-таки – тон умоления, раскат революции так просто не остановишь!) Вы с открытой душой идёте брататься, а германский военный штаб использует…
Большевики возмущённо требуют: прежде чем обсуждать воззвание здесь – обсудить его на заводах и в полках! Кричит большевик: «Тут зажимают рот! Буду жаловаться своим шести тысячам избирателей!» – а ему кричат обмороченные: «К пушке его привязать! В Германию отправить!» И – заголосовали.
Как сказал вчера Керенский, правда лучше б не дожить до этого дня. Предали гиммеровский Манифест…
Но и на этом вожди не успокоились, нет! Выходит со словом круглолицый Гоц. Не покрасневши, берёт на себя революционный ветеран полицейскую задачу против своих же революционных товарищей. Вот он вчера ездил на переговоры с анархистами в захваченный дом герцога Лейхтенбергского. Ночью они ушли, а сегодня проверено, что они наделали. Полный хаос, перепорчены ковры, портьеры, мебель. (Вряд ли в этом зале найдёте сочувствие герцогу.) Вскрыты все хранилища, взломаны шкафы, побиты вазы. Разорили кладовую съестных припасов, винный погреб, шампанское. (Охлос облизывается – жалко нас там не было.) Унесено ценное оружие, даже шпага Наполеона, всё столовое серебро, переоделись в костюмы герцога и в кружева – и только тогда уехали автомобилями.
Оживление и гогот. Не рассчитал Гоц. И не стыдно ему продолжать?
А сейчас захватили за Невской заставой особняк детского садика. А теперь – Гоцу ехать на переговоры и в дачу Дурново. И он просит Совет поддержать решение Исполнительного Комитета: выразить резкое порицание захватам.
На трибуну вырывается необузданный лохматый Блейхман. Если Совет примет такое постановление – он станет на буржуазную точку зрения. Пусть господа, которые заседают в вашем Исполнительном Комитете, пьют шампанское с герцогом и с Дурново – а мы, анархисты, не сойдём со своего революционного пути и не подчинимся!
Невыгодный момент для Исполкома.
И максималист-булочник присоединяется к анархисту: Совет не имеет права лишить жён и детей рабочих – парка герцога Лейхтенбергского.
Но нашёлся выгодный момент и у Гоца:
– Что касается защиты интересов Дурново, то я в своё время за покушение на него отбыл 8 лет каторги, не знаю, как Блейхман. Мы – не Дурново защищаем, а общественный порядок.
Отбил удачно.
Вышел эсер:
– Анархисты захватывают, хотя их товарищ Сахновский имеет собственных две дачи и мог бы их пожертвовать партии. Надо сначала жертвовать своё, а потом захватывать чужое.
Хохот и бурные аплодисменты. И Сахновский же тут, в зале, попал.
Большевик кричит: «А у Скобелева есть имение!» (Тоже правда.)
Тут анархисты стали ругать Гоца и Церетели поносными словами. Президиум пригрозил принять меры против тех, кто не умеет пользоваться свободой слова.
И проголосовали готовую резолюцию: захваты имущества пагубны для дела революции, они создают почву для провокаторов. Учиняющие такие захваты – ослушники воли революционного народа и пособники контрреволюции.
Постыдно для Совета. Это буржуазии пугаться анархистов, но не нам.
И – подавлены анархисты: их 9 голосов против двух тысяч.
А большевики – не стали даже и воздерживаться, проголосовали за, как ни в чём не бывало. Кшесинская у них за пазухой.
Да уже устарело и деление на большевиков и меньшевиков: есть крыло революционное, и есть крыло социал-патриотическое, и в пределах первого могли бы социалисты объединиться. Но непостижимый Ленин, кажется, рубил сук, на котором сидел. Он не хотел объединяться даже и с революционными социалистами. Он вот вооружал свою отдельную Красную гвардию. Сокрушительно-захватная мудрость. Или просчёт?