Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3
Шрифт:
Величайший тиран, палач, – и куда же бежит? в «великую демократию»!
Приютившую Маркса! Герцена! Кропоткина!
Да нет, не может быть даже речи, чтобы пустить его за границу!
И в России оставить его на свободе – пагубно для дела революции.
Но что же делать?
Мысли терялись.
Что делать – это было самое трудное. Задержать – да, но – как? но – где?
Мысли – разбредались, кто-то перескакивал на опасность великих князей, и, сравнительно, в каком порядке кто кого опасней.
Да опасней всё это вместе было, чем у французов во время бегства Людовика! Тогда – только король бежал. Сейчас – изменяло само правительство!
Тень вареннского бегства, королевской ночной кареты, – великие тени колыхались призрачно над неровным кружком исполкомовцев, в неполном кворуме вместо трёх дюжин.
Они чувствовали себя – Конвентом, и ещё больше и ответственней того прежнего Конвента!
И кому трюмо высокое попадало в глаз – от этого трюмо, охваченного бронзой, почему-то становилось ещё особенно зловеще.
Задержать – да, но где и чьими силами?
Всегда тяжеловесно-решительный Нахамкис тоже не мог предложить конкретно.
Но тут появился чистенький Филипповский во флотском мундире (такой всегда странный среди профессиональных революционеров) и подал простую мысль: где бы сейчас ни находились царские поезда и направляются ли они через Торнео или через Архангельск, – им не миновать Петрограда. И значит, прежде всего надо: усиленными воинскими частями занять все петроградские вокзалы. А для того чтобы обеспечить их верность Совету – придать к ним комиссарами офицеров-республиканцев, из нового союза, который организовал Филипповский же. Кроме этого, можно чрезвычайных комиссаров выслать вперёд, по трём линиям – на станции Тосно, Званку и Царское Село, чтоб они организовали заставы там.
Это сразу приняли – и Филипповский, по-флотски повернувшись, пошёл исполнять.
Вослед ему ещё догадались: поставить под ружьё рабочие боевые дружины! по всей столице!
Но об этом надо было просить большевиков – а не было сейчас тут ни Шляпникова, ни всей большевицкой верхушки. Только вёрткий толстенький Козловский. Просили его – идти, звонить своим, просить.
Эти простые мероприятия облегчили головы – и стало легче думаться.
А не послать ли ещё телеграмму на все-на все станции, всем железнодорожникам: задерживать царские поезда, где только ни заметят?
Послать.
А – что же с Временным правительством? Свергать ли его? Арестовать? Разогнать?
Или – выяснить обстановку? Послать делегацию, узнать, что они имеют в виду? Поставить им ультиматум, царя содержать – под строгим арестом!
И под наблюдением Совета! любое перемещение царской семьи – только с разрешения Совета?… И никакой мысли об Англии!
Но от главного, от главного не должна была уклониться мысль: а с царём? Вот теперь, очевидно, мы задержим его, – но что же с ним делать дальше?
Пылающе-презрительный вид Александровича показывал, что не ждёт он от этих жалких меньшевиков произнесенья главного слова: отрубить голову! Все эти социал-демократики ещё немели перед обаянием трона.
Вот, через несколько часов, царь попадётся – в руки наши, не Временного правительства, – так что же?
Петропавловская крепость! Трубецкой бастион! Хотя б это грозило и полным разрывом с Временным правительством!
И сменить весь командный состав Петропавловки – чтобы не было подкупа и побега. Прежнему офицерству – не доверяем!
Всё так, но… кто-то должен прежде – арестовать царя. Это – кто-то из нас. Кому же?
И когда вопрос этот прозвучал – каждый стал искать глазами по кругу – кому ж из присутствующих поручить арест царя?
Посмотрели на Чхеидзе – куда ему, дряхл. На Скобелева? Тоже растяпа. Соколов? – болтун. На Цейтлина, на Шехтера… (На Гиммера и смотреть не стали.) Александрович и Нахамкис – вот были тут двое подходящие.
Но кто-то сказал:
– Нет, товарищи, арест царя – исторический акт. Это должен сделать по возможности русский и лучше всего – чистокровный рабочий.
Стали опять оглядываться: рабочего среди них не было вообще ни одного, да и русских – обочтись.
– А – Гвоздев? – догадались. – Где Гвоздев?
Гвоздева, оказывается, не было в кругу, забыли его позвать, и он в другой комнате возился, конечно, со своими заводами.
Решили – поручить Гвоздеву!
Все согласились, только один Александрович ворчал.
ДОКУМЕНТЫ – 18
9 марта 1917
СРОЧНОЕ СООБЩЕНИЕ ВСЕМ
От Исполнительного Комитета Рабочих и Солдатских Депутатов. По всем железным дорогам и другим путям сообщения – комиссарам, местным комитетам, воинским частям.
Всем сообщается вам, что предполагается побег Николая Второго за границу. Дайте знать по всей дороге вашим агентам и комитетам, что Исполнительный Комитет приказывает задержать бывшего царя и немедленно сообщить в Петроград, Таврический дворец.
523
Сидел Гвоздев в Комиссии по возобновлению работ и тянул как вол, потемну начиная и потемну кончая, и это ещё не ходя на заседания Исполкома, времени не терять. Но прежде хоть был в подсобу Рабочей группе Военно-промышленный комитет, а теперь его как не стало (лишь вчера в городской думе сбирались об нём торжествовать). Правда, Коновалов, уже от министерства промышленности, иногда выпускал воззвания к рабочим – как пшики, никто их не слышал, – и все усилия, как убедить рабочий класс воротиться к работе полностью, ложились на Гвоздева и его комиссию. (В ней был теперь ещё Богданов – так он всё ходил председательствовать на общие собрания Совета, стал незаменимый председатель. Ещё Панков был, так его только за глотку держи, чтоб не вопил: «бей мастеров!») Телефон в их комнате не умолкал, и посыльные то и дело уезжали на заводы и возвращались с них с новостями неутешительными.
Хотя четыре дня назад и проголосовал Совет восстановить работы, но с тем, что «по первому сигналу снова бросить», а пока – «вырабатывать экономические требования». Как позвано, так и услышано, так рабочие и вернулись: не к станкам, а больше – хулиганить. Редко где работа началась по-настоящему, но и там собирались в митинги, требовали оплатить им полностью дни революции и вообще повысить оплату. Где волынили, не становились к станкам, где работали попустя руки, зато на каждом заводе измысливали свои новые требования, а пуще всего не подчинялись мастерам, оскорбляли их и даже вывозили на тачках. Или требовали уволить директора. И такое пошло дикое: что мастера теперь должны быть не по званью своему, а самими рабочими выбраны, хоть и из рабочих же. Но это уже был – конец всякого завода.