Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3
Шрифт:
А жил себе в России – Козьма Гвоздев, помощник машиниста и токарь. Тот – царствовал, а этот – точил на токарном станке. И никогда бы в голову не запало, что скрестятся их пути, да в такой час неровный. Да с таким мандатом.
Принесли мандат. Росчерки лихие. Жирная печать.
Смотрел на него Козьма безо смысла.
Царя арестовать – как-то не гораздо.
524
Сергей Масловский был человек – драматически неиспользованных возможностей, как и всегда гибнут лучшие таланты на Руси в её кошмарно-неблагоприятной истории. Индивидуалист par excellence, романтик-борец с душой конквистадора, – что бы он мог, если бы перед ним развернулись просторы! Но едва не захлопнулась тюремной дверью
И оставалось, оставалось… опять отдаться своим литературным надеждам (псевдоним Мстиславский будет хорош и даже чем-то страшен), да посещать квартиру Гиппиус и Мережковского на углу Потёмкинской, тут же близко, – всегда к нему внимательных и возможных будущих покровителей на литературном пути. Им изливал он и всё своё недовольство Советом рабочих депутатов и его стихийностью. Если вдуматься – то и новая Революция не слишком удавалась.
И вдруг – Революция ещё раз позвала Масловского, на своём огненном пролётном языке: со 2-го этажа Таврического его позвали на 1-й, в Исполнительный Комитет, – там, в неустроенности, у конца случайного стола сидели Чхеидзе, Соколов и Капелинский – сильно раздёрганные, Соколов с заломленными фалдами сюртука, всегда аккуратный Капелинский с отбившимся на сторону длинным галстуком, а Чхеидзе – трагически вращая глазами.
И вот что они ему объяснили (в Военной комиссии, за рядовыми бумажками даже не знали этого ничего). Сегодня утром были определённые сведения, что Временное правительство обмануло Совет и тайно гонит царский поезд к какому-то из портов для отправки царской семьи за границу. Исполком принял все меры по железным дорогам – остановить! Сейчас получены последние сведения: царь прибыл в Царское и отвезен во дворец как арестованный. Необходимость его перехвата и ареста таким образом отпала. Однако поколеблено доверие к Временному правительству: где гарантия, что они не предпримут такого шага снова на самом деле? Вся охрана дворца – в руках Корнилова, – но, в конце концов, что мы знаем о генерале Корнилове? У него есть демократическая репутация – но так ли он предан народу? Мы должны обеспечить себя от всякого возврата Романовых на историческую сцену. Да за границей у него колоссальные богатства, к нет двух мнений, что он использует их в борьбе против народа. Не ясно, что надо сделать, – но что-то надо! Уже были разогнаны многие меры: заняты вокзалы, собраны кое-какие войска. Но ещё какую-то демонстрацию нужно сделать, чтобы Временное правительство получило урок и остерегалось, да и жаль покинуть начатые приготовления. Так вот предлагается: Масловскому как человеку решительному. (Масловский не мог не ответить признательным кивком) – поручить – поручить ему – совершить нечто эффектное, найденное на месте: перехватить царя в руки Совета и в Петропавловскую крепость? Или хотя бы проверить условия содержания его в Царском Селе? установить действительность охраны? Что-то такое, чтобы почувствовало Временное правительство, и подавить все поползновения Романовых!
Так! Настал. Настал великий час. Тот миг, для которого он и жил всегда, конечно, – а вот уже думал, что пропустил. Ему! – потомку поблекнувшего, оттиснутого дворянского рода, – ему и войти к царю – печатающим беспощадным шагом. Наше происхождение и обязывает нас к подвигам. Он слишком долго был беспомощно зажат в проходах меж библиотечными полками. (А для писательской биографии – какой это случай! Какая пища острому едкому глазу!)
Так! Революция подошла к своему роковому неизбежному повороту – бегству короля! Взлетающий миг! (Нота-бене: однако и не споткнуться, тут – прямая конфронтация с правительством.)
Что делать? Прежде всего – чего не делать? Не надо было Совету передавать власти Временному правительству, а себя ставить в какую-то постороннюю позу. Теперь – что делать?
Ах, это было слишком ясно! Зачем полунамёки, полупризнания и полуклятвы? Всё революционное нутро Масловского встрепенулось навстречу прямому ответу: цареубийство! – вот пламенный язык революции, вот кардинальное решение вопроса, и никакой реставрации никогда!
Но из присутствующих – один лихой Соколов мог одобрить, ему доступны были крайности. А те двое, как и вся почти головка ИК – заячьедушные меньшевики, от полнозвучия такого решения у них лопнут барабанные перепонки!
Обещать же им только усилить охрану дворца – было бы презренным компромиссом.
Ещё и первых слов не сказав, Масловский внутренне так вырос, так напрягся – к великому мигу своему и российской революции, – сам удивился своему властному голосу:
– Как я буду называться? Эмиссар Совета?
– Комиссар для надзора, – сказал Чхеидзе.
– Хорошо. Пишите мандат, – читал из невидимого, зажмурясь: – Принять всю военную и гражданскую власть в Царском Селе… для выполнения возложенного на него особо важного… особо важного государственного акта!
Акт! В это – всё могло входить. И – любые меры к изоляции царя, и, конечно, проверка условий его содержания. Но и любые меры – к его расстрелу. Хоть сегодня же, там же… Комиссар сам ещё точно не решил, не знал, но – государственный акт.
И не теряя минуты – помчался собираться. Внутренне – он уже вырос. Но не хватало перерождения внешнего. На нём был хотя и военный мундир и шинель офицерского покроя – но без погонов, а только интендантский значок. Библиотекарь он был – не военнослужащий, а вольнонаёмный, мундир и шинель носил незаконно. На вопросы, кто же он есть, – отвечал: «Масловский, без звания.» Без звания – можно было понять и высоко, как бы не вмещаясь в офицерские чины, но можно было, увы, понять и – как нижний чин, рядовой.
Уж этого – исправить было сейчас нельзя, но пока печатался мандат – вот как вышел из положения Масловский: у одного кубанского казачьего офицера в Таврическом выпросил до конца дня устрашающую кавказскую папаху и полушубок без погонов. Полушубок придавал ему сразу боевой, дикий, иррегулярный вид, так что не придёт и в голову спросить звание. А папаха – дивная, чернобарашечья, со многими шевелящимися змейками завитков, да ещё утроившая голову его по объёму, – воистину была как голова горгоны со змеями.
Перед золочёным трюмо исполкомовской комнаты, ещё опоясавшись чужою шашкой, проверил – очень страшно! очень выразительно! (Только усы – штатская щёточка, вот когда голое лицо.)
И – браунинг в кармане полушубка! Он ощутил в себе – безднопропастную революционность. Даже самому страшно этого размаха.
Мандат был готов, подписан Чхеидзе. Так, да не так: «принять всю военную и гражданскую власть в Царском Селе» – да, но «государственный акт» – сробели меньшевички, а: «особо важное поручение»…
Ну, в это тоже входит…
Автомобиль – ждал у подъезда. Свита – два офицера-республиканца: штабс-капитан Тарасов-Родионов, пулемётчик, и уже знакомый понятливый прапорщик Ленартович с подвижным лицом.
А на вокзале должны были ждать их уже собранные рота семёновцев и рота пулемётчиков из 1-го полка. И действительно – ждали. Семёновцы – довольно распущенным строем, при них – неуверенных два офицера. Пулемётчики – грозней, из-за своих станковых, на колесиках. (Рота не рота, а семь пулемётов есть.)