Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого
Шрифт:
А застал Милюков – пустоформальное, никчемное заседание с призрачным думским комитетом, только время терять, ничего решительного не проведёшь.
Ушли думцы – теперь бы заседать правительству, и почти все собрались. Но вот-вот нагрянут советские, опять некогда говорить.
Однако и в это сжатое время Милюков выложил, сколько мог.
Положение таково, что не спасёт никакая перемена личностей. Идёт буйный поход против всякой власти и всякой дисциплины, и особенно в армии. В армии допущена любая пропаганда, не исключая преступной и предательской. Могла бы спасти только немедленная сильнейшая контрпропаганда. Болезнь смертельная, но Исполнительный Комитет, конечно, будет это оспаривать.
Однако –
И даже возражать не считают нужным?
Как же безнадёжно всё разорвалось!
А – эта новая декларация правительства? Что за опрометчивая капитуляция? Формула «без аннексий и контрибуций» безсмысленна и практически неприменима, и вы сами в этом убедитесь в дальнейшем. Кажется, цель декларации – сказать однажды ясно и чтобы не было поводов для конфликтов впредь. Но цель заранее признаётся недостижимой? Документ полон неясностей, программа слишком неопределённая. А этот их «контроль над производством, транспортом и обменом»? – это уже даже не германский военный социализм, а похуже. И аграрная реформа? и финансовая? – всё это незакономерное предварение Учредительного Собрания, это выходит за рамки прав Временного правительства, и мы не уполномочены соглашаться. А вот совершенно необходимого пункта – «право правительства применять силу и распоряжаться армией», – этого в декларации нет.
Некрасов громко захохотал:
– Но это была бы комедия! В какой стране какое правительство нуждается объявить за собой такое право? Да никто и до сих пор не запрещал Временному правительству применять силу.
Да, кажется, Павел Николаевич увлёкся.
Наконец, чего стоит вся эта программа, если мы не смеем прямо указать на большевицкую опасность, а должны вставлять уклончивое «о выступлениях, создающих почву для контрреволюции»? Уже сейчас так связанные в словах – мы дальше тем более будем связаны в действиях.
А тут сразу привалили гурьбой советские – и обсуждение стало ещё безнадёжнее. Взялся Милюков высказать правду и им – а ему уже открыто кричали в лицо, что пора ему уходить.
И никто из министров не заступился.
И Милюков сидел за столом одиноко, сжав голову руками. В такое позорное действо ещё никогда не попадал. Государство летело в пропасть – и туда же его охотно толкали государственные мужи.
Когда советские ушли, а министры остались на местах продолжать, Милюков попытался ещё раз говорить к ним. Солидарность членов Временного правительства – необходимое условие, нельзя дозволять действовать в одиночку. (Намёк, по крайней мере, сразу на троих из «семёрки».) Центр тяжести наших действий: мы остаёмся на посту и не можем снять с себя бремя власти. Наше распадение было бы началом катастрофы. (Как будто ещё не распалось!..) Разногласия во внешней политике совсем не злободневны, Исполнительный Комитет раздувает их, они уже устранены Разъяснением 21 апреля. И никакие тут ваши, Георгий Евгеньич, смягчения, «без захватной политики, без карательных контрибуций», ничего не спасут. Но что понимается под коалицией? Ввести от них двух-трёх человек? Это можно, хотя их кандидатуры не пользуются всероссийской известностью настолько, чтоб укрепить авторитет власти. Но они хотят больше, чуть ли не большинство? Так это и будет идея Ленина о диктатуре пролетариата.
Уж не сказал о себе, неудобно: удаление Милюкова будет истолковано союзниками как полный разрыв союза, как коренное изменение политики.
Говорил, а что ж? – тут половина статистов. Свои же кадеты – Шингарёв, Мануйлов, разве не статисты? Рохли. И Коновалов, и Годнев, и чёрный Львов. (Да они же и остаются все на местах.) А действующий нерв – это
Естественно, именно эти и стали возражать. Те трое наговорили резкостей один за другим, а Львов миротворно (и притворно, он лицемер, оказывается) призывал кадетов стать выше партийных интересов и пренебречь узкими партийными лозунгами.
А Милюков, всё сжимая тяжелеющую голову руками, не в первый раз подумал, но в первый раз так ясно и окончательно: они – в заговоре! Они – давно в скрытом тайном заговоре, может быть масонском, может быть личном, ещё от первых дней марта, и даже ещё прежде. Заговорно они тянули друг друга во Временное правительство, а Павел Николаевич, формируя кабинет, свалял большого дурака. Заговорно они все недели и подпиливали свалить Милюкова, и они же лансируют кандидатуры взамен. Керенский с Терещенкой, видно, давно согласились захватить себе министерство военное и иностранных дел. А князь Львов – и исконный предатель, он предал и в Выборге, – и как можно было простить ему то? И вот – повторяется снова.
Ещё не толкали прямо в шею, ещё не говорили прямо: «Уходите прочь!» – но вот и Керенский прямыми словами предложил ему: взять портфель министра просвещения.
К счастью, Павел Николаевич, говорят, никогда не краснеет. А тут – всякий бы на его месте налился кровью и взорвался: этот сопливый мальчишка как ударил в лицо. От кого услышать? – от этого!..
Нет, не взорвался Павел Николаевич – и не открылся им беззащитно, что это – обидно, унизительно, не по его масштабу. Он в последние дни переработал в себе это оскорбление и выдал теперь в ответ безукоризненный аргумент: не потому отказываюсь, что из гордости. Но, даже меняя портфель и оставаясь в кабинете, я не освобождаюсь от ответственности за творимую внешнюю политику. Однако и не смогу этой ответственности нести, ибо задачи внешней политики теперь будут поставлены не так, как я хотел бы их ставить. Эта постановка – вредна и опасна для России.
(И ещё ж одна нелепость: от Терещенки освобождаются финансы – и туда переставят негодного Мануйлова?..)
Нависало, нависало в тяжёлом воздухе, что отставка Милюкова решена безповоротно.
Министрами – решена. Советом – решена. Но – ещё можно не уходить?
Но – как остаться? Тогда надо – громко призвать общество, своих безчисленных почитателей? Вызвать ещё один уличный отпор, как призвал кадетский ЦК 21 апреля?
Нет, это было – не амплуа Милюкова. Таких действий – он не мог…
Да и ЦК уже на этом не сойдётся.
А тогда – что же?
От него зависело: гордо уйти самому, прежде чем унизительно исключат.
Много в жизни приходилось Павлу Николаевичу делать неуклонных заявлений – но это он высказал, около полуночи, ещё с предельной твёрдостью: что ввиду расхождения с большинством кабинета – не считает возможным оставаться на посту министра – и покидает правительство!!
И – не раздалось уговоров…
Отодвинул стул. Встал, собирая свою папку.
Кажется, растерянное лицо было у Шингарёва, но и он, и Мануйлов остались сидеть.
И – просто вот так, молча, и выйти. Сразу – и уйти!
Но воспитанность требовала – обойти всех коллег с рукопожатиями, в том числе и мерзавцев.
Обходил.
Когда дошла очередь до князя Львова – тот удерживал руку Павла Николаевича и безсвязно лопотал что-то вроде:
– Да как же?.. Да что же?.. Нет, не уходите!.. Да нет, вы к нам вернётесь.
Павел Николаевич холодно отнял у него руку:
– Вы были предупреждены!
И – вышел.
Стук двери – отметил конец первой эпохи Российской Революции.