Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого

Солженицын Александр Исаевич

А противоположный исход? Самим выйти из правительства, когда нас оттуда и не вытесняют? Губительная демонстрация разрыва. Когда анархия разрастается и бросают даже фразы, что страна «накануне гибели», – наш уход создаст благоприятную почву для контрреволюции. Вот о какой опасности мы не имеем права забыть: царская контрреволюция! Наше участие в правительстве и есть самое верное средство против неё.

Винавер – всё думал именно так. Но больше того: он тяготился своим вынужденным, мучительным бездействием эти два плодотворнейших месяца революции. Он настолько рвался к делу, что, пригласи его сейчас в министры, – он, может быть, решился бы идти и без партийной поддержки, как это вот делает Некрасов. (Уже не член ЦК, тот не был сегодня здесь.) Пока же – он хлопотал, чтоб осталась при деле руководства его партия, по сути – Шингарёв и Мануйлов,

ибо Некрасов всё равно остаётся, Милюков всё равно уходит, а Набоков тоже уходит, считая, что при разбавленном составе министров его роль управляющего делами становится уже как бы лакейской. Всё – пока, пока – до Учредительного Собрания, где Винавер видел себя либо председателем, либо среди ведущих лидеров, каким был он в 1-й Думе, а Учредительное Собрание и будет повторением её. На минувшем, мартовском, съезде кадетов это Винавер и настоял: поставить в партийной программе республику вместо конституционной монархии. Надо безстрашно смотреть действительности в глаза и даже опережать её тенденции.

Небезпристрастно провёл свою речь Винавер – только в пользу своего решения. Павел Николаевич был к этому готов. Узнав неверность своих коллег по кабинету, – готов он был и к горечи от неверности своих давних кадетских друзей. Вот ближайшие двое сегодня так настойчиво уговаривали его дома: остаться в правительстве и принять портфель министра просвещения. Набоков измыслил такой выход: теперь использовать антимилюковский проект Керенского создать внутрикабинетское совещание по внешней политике и поставить условие, что Павел Николаевич будет членом такого совещания, и ясно, что самым влиятельным. Тогда останется в правительстве и Набоков, ещё мы поборемся. Видна была хлипкость такой надежды да и шаткость всех их доводов, Павел Николаевич долго, долго спорил с ними, не переубедил, и вдруг, измученный своим унижением, которого друзья как будто не видели, всё строя партийные аргументы, унижением, не виданным и не предвиденным за всю его жизнь, – открылся под таким напором чувства, как никогда себе не разрешал: «Допустим, ваши доводы правильны. Но у меня внутренний голос, что я не должен поступить так. Когда у меня бывает хотя бы немотивированное, но такое ясное сознание необходимой линии поведения – я следую ему и не могу иначе».

Они изумились: никогда ни в чём подобном не признавался несравненный логик, и даже близкие не могли предположить такую уступку эмоциям через всю фундаментальную обоснованность его взглядов и аргументов.

Но открылся – и замкнулся тут же. Это не значит, что решения своего Павел Николаевич не мог доказать строго рационально. Вот сейчас он поднимался это сделать. Если бы не ограничили регламентом, он мог методически изойти решительно все клетки проблемы, ни одной не минуть и каждую осветить до прозрачности. А в данном-то случае – всё было уже и говорено, и писано в передовицах «Речи», – и оставалось, по сути, только повторять.

«Коалиционное правительство» – это флаг, громкое слово вместо продуманного тезиса. Да это счастье было бы, если б оно помогло в нынешнем критическом положении. Дико и смешно представить, чтобы в этой безпримерной ситуации кто-либо сейчас мог бы цепляться за призрак власти. Современники – даже не отдают себе отчёт в размерах государственных задач сегодня.

Прежде всего, совершенно неправомерно тут ссылаться на формы парламентаризма. «Коалиционное министерство» – это парламентский опыт, союз партий, нашедших на время общую платформу, – и оно составляется по соотношению сил в парламенте. А наше Временное правительство – далеко не только исполнительная власть, не «министерство» в собственном смысле, и не опирается на парламент, – и парламентский опыт тут неприменим. Нынешняя ситуация гораздо сложней, чем кажется сторонникам коалиционного министерства. Временное правительство создано не партией, а революцией, и программа ему продиктована самой революцией. А теперь хотят исходный состав правительства признать изжившей себя комбинацией? Но это извращение. В декларации 26 апреля сказано, что Временное правительство возобновит усилия к расширению своего состава путём привлечения активных творческих сил страны – а вовсе не к созданию нового правительства. Мы перед всей страной приняли обязательство довести её до Учредительного Собрания – и какая и зачем нам коалиция?

Придирки ко внешней политике – только повод. Вопрос упёрся вовсе не в проливы, а: нужна ли России вообще победа? Для овладения проливами не нужно никаких особенных от войны усилий: победа – значит и проливы, проливы – значит победа прежде. Союзники только скрепя сердце соглашались признать русский

суверенитет над проливами. И я до последнего дня не давал повод им думать, что освобождаю их от обязательства о проливах. Я надеюсь, и мой преемник не сделает этой безсмыслицы. Если Россия откажется от перестройки Юго-Восточной Европы и Австро-Венгрии, то союзники – тем более, и всё это попадёт под влияние срединной Германской империи. И мы не получим длительного мира.

Затем: а какие у нас социалисты? Почти сплошь дефетисты. Как же можем мы войти с ними в коалицию? Если два месяца они считали себя неподготовленными к восприятию власти и вдруг в двое суток, между 28 апреля и 1 мая, изменили убеждения? – почему с той же быстротой и готовностью должны отозваться и мы?

Да много, много ещё мог бы сказать Павел Николаевич, если б ему дали другой час, и третий. (А всё равно, во весь рост проблемы – не скажешь, коллеги не подготовлены.) И о тех же проливах он мог бы прояснить не столько. И из тактичности он не хотел тут выставить самого прямолинейного довода: что есть же формальное решение мартовского партийного съезда: в случае вынужденной отставки одного из кадетских министров – выходят в отставку и все остальные. Да этого и представить иначе нельзя. (Но пусть об этом напомнят другие. Сам он ушёл из правительства уже непоправимо.) Павел Николаевич не хотел бы говорить на уровне личном, а только – всеобщем. И он окончил такой энергичной тирадой:

– Если социалисты так созрели к государственному руководству – пусть они и создают своё правительство. Надо признать, что революция сошла с закономерных рельсов – и мы уже не в силах направлять её поступательный ход. Мы делаем тщетные усилия остановить этот процесс – но только замедляем и искажаем его. Это – не нужно. Пусть революционный процесс дойдёт до своего завершения. – (Пусть попробуют править без нас!) – Чем скорей революция себя исчерпает – тем лучше для России: в тем менее искалеченном виде она выйдет из революции.

Мыслимо ли было кому-нибудь ещё недавно вообразить от него такие слова? Ему самому даже было отчасти знобко, какие роковые, далеко идущие мысли выговаривал он:

– Н а м не нужно больше связывать себя с революцией. А готовиться – для борьбы с ней. Не изнутри, а извне её.

Это была – истина, которую он в последние дни разглядел до дна. Но она – слишком далеко углублялась! Кадетский ЦК, десятилетние энтузиасты левого либерализма, – не могли принять этого сегодня и сразу! Лучшие политические умы страны были собраны сейчас в этой комнате. И они напрягались – однако не могли такого принять.

Отвечать безстрашному Милюкову ринулся князь Владимир Оболенский – из тех самых чистейших энтузиастов. Он волновался, как никогда ни в какой публичной избирательной речи, дыхание его перебивалось.

– …Если партия народной свободы выйдет сейчас из правительства – правительство падёт, и это будет только во славу черносотенцам и ленинцам! И неужели мы дадим так ничтожно окончиться величественному столетнему ходу Освободительного Движения? Посмотрите на нас глазами Герцена! – подумайте, как Он бы решил за нас!? Если мы сейчас уйдём – то все жертвы, все усилия наших предшественников за век – упадут в ничтожество… А если мы останемся – мы укрепим правительство и спасём революцию. Да, конечно, наши министры никогда не держались за власть, а изнемогали под её бременем. Но тем более: отчего же не разделить её с теми, кто согласен делить ответственность? Хуже испытанного нами двоевластия – нет ничего! Ещё одно высшее, последнее усилие – и мы получим нужное правительство! Как это неверно – говорить пренебрежительно о социалистах, решившихся идти в правительство! Да, им нелегко далось это решение, они тоже приносят себя в жертву, но за два месяца они осознали, что другого выхода нет. А меньшевики – так и вполне разумны, и вполне могут быть нашими союзниками по установлению демократии.

– Меньшевики только прикрывают работу большевиков! – крикнули ему.

Но он не отринулся:

– Совет рабочих депутатов разумно не поддаётся призывам захватить власть, как толкают его большевики, а идёт делить её, – и чем же мы недовольны? Отчего мы так упали духом? От анархии? Как сказал Мирабо – революции не делаются при помощи розовой воды. Анархия – это бурный протест масс против старого порядка. Но ведь и мы – противники старого порядка. Только мы меньше пострадали от него, чем массы, – а для них пока нет другого пути к свободе, они так понимают. По существу действия народа – законны, а мы пугаемся лишь революционно-явочной формы их. Нельзя бороться против анархии одною лишь силой. Надо понять здоровое зерно смутных народных стремлений и отнестись к ним с любовным вниманием…