Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого
Шрифт:
Русобородый красавец Авксентьев с барственным достоинством отвечал:
– Николай Семёныч говорит верно: основой демократического правительства в России может быть только крестьянство. Но крестьянство, увы, по дальности наших расстояний, по разрозненности, ещё не успело после революции организоваться настолько, чтобы сказать решающее слово в образовании нового правительства. Правда, на днях откроется этот всероссийский крестьянский съезд, но, между нами говоря, он пока совсем не будет представителен: делегаты приедут далеко-далеко не ото всех уездов, даже губерний, и скорей случайные, кто где под руку попадётся, а не правильно выбранные. Даже немало и крестьян-горожан. И мы – не будем там чувствовать себя действительными представителями России, чтоб её выразить и возглавить. И нам там ещё предстоит завоевать такой авторитет, какой уже завоевали вы. Да и приглашение Временного правительства относится к Исполнительному Комитету. И без социал-демократов коалиции никак не создать.
Плотный Гоц, с длинными чёрными волосами, лицом кругловатым, а движеньями деловитыми, настаивал резче.
Нет! Эсеры никак не могут войти в правительство без эсдеков. Формальное решение у эсеров ещё не состоялось, но он, Гоц, резервировал за собой право голосовать и против коалиции, если эсдеки не выразят готовность идти в правительство на равных основаниях.
– Мы тоже росли в борьбе – (мягко сказано «тоже», за его плечами был и успешный террор, и приговор к смертной казни, и каторга) – в борьбе со всеми попытками пересадить на русскую почву тенденции западноевропейского министериализма. Участвовать в правительстве вместе с буржуазией – для нас ещё чужей, чем для вас. И если мы тем не менее согласимся, то только потому, что без этого правительство падёт, не вынесет первого следующего столкновения с Советом. Только потому мы согласимся, что в исключительных условиях произошедшей русской революции участие социалистов во власти не есть отдача заложников в руки буржуазии, а есть утверждение политики революционной демократии. Но только – если эту ответственность вы с нами разделите!
Между эсерами и эсдеками вырисовывался ров. Поспешил воткнуться Скобелев, видимо нетвёрдо зная наперёд, чт'o именно он скажет. Занесло его сперва к Вандервельде, как тот в начале войны приезжал просить русских социалистов поддержать борьбу против императорской Германии.
– …И мы ему тогда ничего не ответили. Мы знали, как разговаривать с товарищем Вандервельде, председателем Интернационала, но не знали, как разговаривать с министром Вандервельде. И так остаётся после революции тоже. Конечно, это мы создали это правительство. В новых условиях мы уже не разжигаем народные страсти, а наоборот тушим. Я вот, например, только и делал всё это время, что тушил – то среди рабочих, то среди воинских частей, то среди кронштадтских матросов… И я всегда встречал доверие масс, и мне удалось подчинить их демократической дисциплине. Но если бы теперь я к ним явился не представителем Совета, а в качестве министра? Они бы сказали: мы знали, как разговаривать с товарищем Скобелевым, но не знаем, как с министром.
Скобелев любил аргументировать от самого себя. Другое дело – кучерявый полнощёкий Богданов, с железной твёрдостью по многу часов дирижировавший двухтысячеголовым Советом. Он шёл – от практики. Участие советских в правительстве, да, популярно среди несознательных масс, вот почему так много резолюций в пользу коалиции. Но передовые рабочие, прошедшие партийную школу, хорошо сознающие классовую расстановку, разумеется, относятся критически. Энтузиазм масс построен на иллюзиях, что составное правительство может оказаться чудодейственно. А когда ничего такого оно не сделает – то будет жестокое разочарование, и поколеблется авторитет Совета. Нам потому и нельзя идти в правительство, чтобы сберечь Совет.
Тихий Гвоздев, за которого Богданов и в Рабочей группе хорошо управлялся, не оспаривал своего теоретика: вполне согласен с Борисом Осиповичем.
А холодный, неприветливый Дан без колебаний и сомнений выговаривал законченные гладкие фразы – и катились они как бы помимо него, как неуклонимая закономерность. Вопрос о коалиции ещё не стал на очередь в развитии нашей революции. Резолюция Совещания Советов не может быть для нас руководством, ибо она принята некомпетентным собранием, не отдававшим себе отчёта в социальной расстановке. Поддерживать правительство социалистам гораздо удобнее извне, а вступив министрами – не сможешь выполнить своей программы, потому что всякое буржуазное правительство в конце концов выступит против пролетариата. Находясь внутри правительства – мы будем занимать двусмысленную позицию в социальных конфликтах, и так притупится пролетарская классовая борьба. А в условиях международной борьбы против империализма коалиция с буржуазией может оказаться особенно вредной. Вот если война затянется, ещё увеличится экономическая разруха, наступит анархия во всех областях жизни и произойдут вспышки отчаяния народных масс, угрожающие распадом государства, – тогда, может быть, и поставим вопрос вхождения, однако с величайшей осмотрительностью. Но это будет весьма опасно, ибо тогда к социалистам массы станут предъявлять невыполнимые требования. Нет, нет, лучше нам держаться от власти в стороне.
И правда же! – крайне опасно. Все упрёки – посыпятся тогда на нашу голову.
А мы вынуждены будем поддерживать и всю политику правительства и перестанем быть выразителями чистой классовой линии пролетариата.
И потом же: мы отдадим в министры и так потеряем самых выдающихся своих партийных работников.
А тут, в ИК, наши места займут большевики и левые, и будет их засилие.
Большевики ничем не рискуют, потому что у них ничего нет. А мы – не можем так.
Да всё равно никакое правительство сейчас не справится, и мы только опозоримся вместе с ним…
Так что ж, оставить все бразды в руках буржуазии?..
И – что теперь должен был сказать им Церетели, три часа назад овеянный громом оваций в Белом зале за защиту Совета? Как спорить с партийными товарищами, если они выражают истину?
Но сердце хочет смягчить жестокость истины:
– Конечно, правительство должно быть всячески поддержано Советом, чтоб оно нашло гармонию со стремлением народных масс. Но, как ни готовы мы сделать всё возможное для укрепления правительства, – целесообразно ли сейчас наше прямое участие во власти?
И сам поникал от жестокости ответа:
– Нет. Только вырастут надежды масс, которых мы не сможем удовлетворить, – и тогда это усилит максималистские течения, большевиков. И вместо укрепления демократической власти произойдёт ослабление нашего с вами авторитета.
Да и – к а к? Как образовать коалицию, если правительство не действует достаточно решительно в области внешней политики? Коалиционное правительство должно было бы безповоротно поставить вопрос о мире. Но ведь во всей европейской демократии сейчас нет этого могущественного движения в пользу мира.
– …И никакое русское правительство, даже насквозь социалистическое, само одно не сможет остановить войну.
Перед теми порядочными, доброжелательными министрами, с которыми Церетели легко, свободно разговаривал на Контактной комиссии, почему-то никак не разглядывая в них врагов-буржуев, – ему сейчас было стыдно и даже больно, что он не может протянуть им руку помощи. Но это – всё так:
– Напротив, не сливаясь с правительством, Совет сохраняет максимальное влияние на воспламенимую часть населения. В пережитом нами, вот на днях, кризисе – как мгновенно мы восстановили порядок, и безумный лозунг «долой правительство» сразу загас. И вот так, извне, мы только и можем демократизировать политику правительства.
А понимая, что – мало этого, воображая ищущие глаза Некрасова, порхающие глаза Терещенко и голубые в слезе у князя Львова, – голосом извинительным, растерянным Церетели заключил:
– Конечно, я не буду советовать эсерам, чего не советую собственной партии. Но… ведь существуют же в России и другие демократические элементы, не связанные ни с нашими партиями, ни с Советами… а – с кооперативами?.. с крестьянством? И если б они и заменили Милюкова и Гучкова в правительстве?.. А мы бы тогда – ещё более решительно их поддерживали?..