Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого
Шрифт:
Правда, вот бы выход? Кто бы, правда, вступил в министры?
Но Войтинский отрезно отклонил:
– Ничего из этого не выйдет.
И – ещё сидели, ещё перекладывали. Но даже в этом узком собрании конструктивного ответа не нашли.
К концу дебатов, под испитыми и недопитыми стаканами, измазанными тарелками с раскрошенными птифурами, гофрированными бумажками из-под пирожных, сердечками яблок, переполненными пепельницами, где и мимо стряхнутым пеплом, – голубая вышитая скатерть выглядела необещательно.
118
За последний десяток дней что заметил Шингарёв в яви, кроме своей работы, – это бурные демонстрации в Петрограде, да на самой же Мариинской площади, под окнами его кабинета. А больше ничем вниманье его не отвлекалось.
Но хотя он предельно собран был на своих заботах оба эти месяца, воистину не покладая рук и не опуская головы, и с энергией двойной по сравнению со своей обычной немалой, и обустроил много самых срочных мер, – а наплывало потребных ещё больше и больше, и положение, дико сказать, казалось даже хуже, чем в начале марта.
По подвозу продовольствия март был трагическим. Но в апреле стало ещё хуже. Сейчас на казённых складах муки – половина месячной потребности армии и населения, значит на две недели. Только для армии надо подвозить в день 460 вагонов, а грузится всего 80. (А 380 берётся из старых запасов интендантства царского времени.) Уже в мае наступит, что наряды армии нечем выполнять. И даже изобильный Киев жалуется, что у него запасов только на месяц. А тут ещё – половодье, распутица, разрушены пути, мосты. А на Волге – тонет уже погруженный хлеб, – жуть…
И такое живое содействие общественных сил страны, а не везут крестьяне хлеба! Привоз с каждым днём становится всё меньше.
Сколько раз при прежнем режиме так ярко представлял Андрей Иваныч: едва только водрузится в России свободное правительство, при свободе слова, – и сразу в ответ тронутся из деревенских глубей благодарные крестьянские караваны с зерном.
Но – не везут.
Голод – самый страшный судья для революции.
А ведь надо же и союзникам отправить обещанное зерно.
И сколько же повсюду, чуть не в каждой волости, комитетов всех видов, и продовольственным дана почти диктаторская власть по реквизициям частных запасов. Но пока эти комитеты научатся работать – а старое надёжное земство, чувствуя, что теперь уже не будет переизбрано и ничего не будет значить, – тоже прекращает деятельность.
И получается, что революция – ухудшила дело с хлебом?? Но этого никак не должно быть!
Со сторонниками свободной хлебной торговли Шингарёву приходится доспаривать ещё и сегодня. Они предсказывают голод, все в России занимаются политикой вместо дела, в местных комитетах сидят неумеющие люди, что они знают за пределами своего уезда: где спрос? где предложение? где есть семенной материал? Монополия – должна быть если не отменена, то, по меньшей мере, улучшена: пусть хлеб принадлежит государству, пусть продаётся по твёрдым ценам, но дать возможность и свободной торговле, и кооперативам наряду с комитетами и уполномоченными содействовать передвижению хлеба, они успешней справятся, они добудут хлеб и привезут! А прибыль пусть ограничит правительство, пусть только 3 копейки с пуда.
Шингарёв и сам заколебывался иногда. Но, приняв решение, – нельзя колебаться.
И он поехал на съезд биржевой торговли и держал речь. Жуткое наследство получило Временное правительство от старого строя. После долгого мучительного размышления мы стали на путь хлебной монополии. Как и Франция XVIII века, мы силою вещей должны были к ней прийти. Бывают моменты, когда формы экономической жизни повелительно диктуются ходом обстоятельств. Путь государственного вмешательства – неизбежен. Конечно, есть недостатки, но и не забудьте, что мы работаем всего лишь два месяца. Хлеба нет, потому что крестьяне заняты мыслями о переделе земли…
И Бубликов там взывал к купечеству: не хотите же вы, чтобы Временное правительство постигла судьба Жиронды?
А с другого края в хлебное дело вмешался петроградский Совет рабочих депутатов. И уж не знал Шингарёв, радоваться или огорчаться. За два месяца никакого добра от Совета он не видел, только помехи. «Известия» печатали: «Хлеб – будет! но только надо подойти не так, как министр земледелия». А – как? Совет решил теперь посылать ещё и своих хлебных эмиссаров во все губернии – солдат, чтоб убеждали на местах, что армия без хлеба. Может быть и убедительно, но добавится ещё по лишнему звену, ещё больше путаницы. И понадобится их несколько тысяч – и кто ж будет оплачивать их содержание? И как бы отстраняются продовольственные комитеты? Но отказать Совету правительство не в силах.
Да что ж, под давлением фронтовых интендантов Шингарёв и им разрешил посылать свои «заготовительные делегации» за хлебом. Только недавно революция отменила всю эту нагромождённую систему уполномоченных – и вот она сама собой вырастала опять под руками. И – надо было открыть границы губерний, чтобы везти семена туда, где их нет. И такую ещё меру придумал: приезжающие в Петроград военные делегации просить, чтобы все солдаты писали своим домашним: везите хлеб! Сейчас может быть вся надежда на солдатские письма в деревню, воззвания туда, видимо, не доходят. И говорил Шингарёв военным делегациям:
– Жутко от того, что осталось нам от проклятого строя. Ко времени революции хлеба на фронте было на полдня, а в Петрограде на три дня.
Это было – сильное преуменьшение, но так хотел он сильнее врезать им впечатление.
Да фронтовые делегации, сгустясь заседать в Таврическом, и сами требовали к себе министра на объяснения. Сперва ездил заместитель, потом потребовали и самого Шингарёва. Трудно – оторваться от работы, от стола, но когда уже оторвался, поехал – говорится легко, свободно, и хочется больше людей убедить, и чтоб это разнеслось. Два часа говорил депутатам фронта, удачно. Объяснял им все трудности и свою надежду, что всё благополучно разрешится.
– Извините, граждане, что у нас всё ещё есть недостатки, но не хватает ни дня, ни часу. Вся беда в том, что старый строй повалился в самое бедовое время – перед распутицей и посевом.
Но уверен, что засев пустующих помещичьих земель будет произведен по взаимному добровольному согласию. Деревня – поймёт, и спокойно дождётся Учредительного Собрания. Подождите, вот будет монополия и на мыло, и на ситец. Записка: «Какие меры правительство принимает для установления порядка на местах?» Только и мог развести руками: