Красное колесо. Узлы V - XX. На обрыве повествования
Шрифт:
И когда Гучков так неудачно ездил в марте и апреле на фронты – обстоятельства не дали ему поговорить с фронтовиками лицом к лицу. Так вот – сейчас.
Он еле на ногах стоял, совсем не должен был ехать, – поехал.
Одеться надо попроще, надел простой чёрный китель.
И опять – неизбывный Белый зал Таврического. Как и позавчера, снова все тени прошлого.
На депутатских скамьях сидят, не занимая всего зала, – военные. Там-сям, да немало – Георгии на грудях. Есть лица воинов, а есть и агитаторские рожи. Есть и младшие офицеры.
А председательствовал – Церетели.
Чувствуя слабость сердца, осторожно взошёл
Он обещал им прийти отвечать только на подготовленные вопросы, но сейчас – нет, какие там вопросы, ему хотелось сказать от полноты души. А вопросы? – пока он ехал сейчас, после Корнилова, от довмина, – у него возник иной план.
– Господа! Лёжа в постели, я внимательно следил за вашими работами. На поставленные вами вопросы я отвечу – завтра. А сегодня – буду говорить об общем положении.
Об общем положении – так неизбежно само начинается со старого режима.
– Если переворот прошёл безболезненно, то это объясняется сознанием всех слоев населения, что старая власть вела нас к гибели. Если бы вы только знали, каким обездоленным и разорённым приняли мы военное хозяйство от старой власти!
Не то чтобы разорённым, но говоря к массе, приходится огрублять краски, нюансов не передать.
– И я могу сказать, что в области снабжения мы уже достигли благоприятных результатов. – Всё ж оговорился: – …до известной степени. На многих заводах были удалены техники и инженеры, работа пошла неудовлетворительно. Но сейчас дело обстоит лучше. Соединённые Штаты возьмут на себя упорядочение нашего транспорта…
Соединённые Штаты через Дальний Восток если помогут, то к концу 1917 года. А европейские союзники и блокадой перерезаны, да и мало чего шлют. Но надо пользоваться каждым случаем укреплять доверие к союзникам, на этом всё стоит.
– С продовольствием я скажу честно и откровенно, – (тем легче, что это не гучковская отрасль), – у нас в высокой степени неблагополучно. Как ни сильна была разруха при старом строе, но во главе государства всё же была власть, которую слушали. А сейчас местные органы не всегда исполняют требования центральных властей. Без сильной власти нам не обойтись. Да с продовольствием ещё сравнительно удовлетворительно, а вот с фуражом – положение трагическое. Вы ужаснулись бы, если бы знали цифры падежа лошадей на фронте. Я мог бы привести вам цифры и документы, но все, кто был на фронте, – это подтвердят.
Закричали – «правильно! верно!» Первый раз отозвалась аудитория, а то было хмуро-насупленно. Гучков и искал, на чём бы прийти к согласию и сочувствию.
– Раньше неподвоз объяснялся расстройством транспорта. Теперь мы транспорт наладили, – (во всяком случае так везде заявляет Некрасов, пусть), – но страна отказывается удовлетворить армию необходимым. Вы должны сказать стране: помогите нам! В военном деле, как ни в каком другом, свили себе гнездо злые силы России. И с этой кафедры я уже давно, 9 лет назад, в Государственной Думе указывал: мы не достигнем никакого успеха, пока язва нашей армии, протекционизм, не будет вырван с корнем. Но старая власть в лице военного министра Редигера, человека безусловно честного, заявила…
Боже, куда его занесло? Разве теперь воскресить эти старые думские эпизоды?.. Как ноги заплетаются в старой некошеной траве по колено.
– Когда началась война, мы предчувствовали, что будет катастрофа, пока не обновится весь командный состав. И когда катастрофа
Слушали молча.
– Господа! Ведь с тех пор, как Германия сокрушила Францию, 50 лет все народы несли деньги на вооружение. Полтора миллиона самых молодых и здоровых сил мы держали под ружьём и сотни миллионов рублей тратили на дредноуты, пушки, ружья, вместо того чтобы… на школьные и просветительные надобности. Ведь мы не три года ведём войну – мы ведём её 53 года, – и нужно, чтоб эта война была последней, чтоб мы и наши внуки начали устраивать широкие крестьянские массы, ибо ведь Россия – мужицкая страна.
Это – понимали, ясно.
Он должен был сказать этим фронтовикам, серьёзный вид которых ему всё больше нравился, – что-то решающе важное, и о сегодняшнем дне, о том, о чём ещё может он сказать в свой последний день, а достанется это выполнять кому-то другому, и вот им, – но никак не мог он до этого важного добраться.
– Я отвёл вас, господа, в сторону политики, но я не могу хладнокровно не только говорить, но и думать по этому вопросу…
И вдруг – раздались сильные дружные аплодисменты, первые за его речь. Гучков не понял: что ж такого было именно в этих последних словах? Но продолжали шумно аплодировать, а кто-то звонко крикнул:
– Да здравствует сын российской революции!
Вот эти слова – воистину бы отнеслись к Гучкову, но крикнули и аплодировали не ему, а вошедшему Керенскому, вот что…
И тоже в чёрной куртке, да рука на перевязи, ломая комедию. И ещё откланивался слегка.
Пока утихли – чёрт, перебил всё настроение и мысль.
– Итак, одной из основных задач была задача обновления состава русской армии. Я видел, что в народных массах нет недостатка в даровитых людях, и надо лишь помочь им подняться. И тут я с иерархией не считался. Есть люди, которые начали войну полковыми командирами, а сейчас командуют армиями. Господа! То, что мы провозгласили «дорогу таланту», всякий кузнец своего счастья, каждый солдат носит в ранце маршальский жезл, – влило в душу всех радостные чувства…
И вот – только? Нет, в голове мутилось, его всё сбивало куда-то, и никак не мог он высказать главные слова.
– Господа, я обещал осветить перед вами ряд интересующих вас вопросов. Нам приходится впопыхах строить новую жизнь. Сделано много, предстоит ещё больше. Но на этом пути есть известные пределы, где кровавая черта, где кончается творческая работа, а начинается хаос.
Вот именно это, дошёл. Оно.
– Я – большой сторонник демократизации нашей армии. Но если мы сметём авторитет всякой власти… Самое ценное, господа, это – чувство личной ответственности. А если мы человека опутаем сетью совещаний, – то где ж эта ответственность?
Получалось – и про здешнее совещание?
– Ведь если я – начальник дивизии, но безсовестный и трусливый, а надо принять важное решение, то мне легче всего собрать совещание в 50 человек и спрятаться за их спины. Именно тогда я уже не ответственен за результат.
Церетели передал Гучкову записку, что уже говорит он – скоро час (вот как? совсем не заметил) – и надо бы кончать.
Гучков вздохнул. А с какой надеждой он ехал? Почему думал, что так хорошо всё выразит – и его поймут? Они сидят – как будто безучастно, ни разу не отозвались по сути.